то время, когда еще не существовало хорошо обоснованного учения об ипостаси, с одной стороны, может являться следствием его принадлежности к резко отрицательно настроенным в отношении Халкидона монофизитским кругам, в которых отказывались различать природу и ипостась, а с другой — может быть обусловлено апологетическими интересами, вынуждавшими Дионисия принимать в своих произведениях неоплатоническую точку зрения. Ограниченный этой установкой, он лишь иногда приходит к умозаключениям, в которых библейское представление о живом Боге становится очевидным.
Сам Дионисий жалуется на то, что его обвиняют в «использовании достижений греков против самих греков». Он в действительности всегда старался так делать, и его огромная заслуга состоит в том, что по крайней мере в двух принципиальных вопросах это ему удалось. Во–первых, в области мистического богословия Дионисий успешно показал, что богопознание не может быть отождествлено ни с каким естественным процессом, чувственным или интеллектуальным, но превосходит их, являясь познанием sui generis, сверхрациональным или мистическим. Во–вторых, в учении об отношении Бога к тварному миру он вышел за пределы пантеизма и плотиновского учения об эманации, показав, что Божественные проявления, или «имена», говорящие о реальном и необходимом присутствии Бога в мире, не противоречат трансцендентности Его сущности.
Тем не менее, как заметил Ж. Лебретон, «все эти рассуждения не выводят нас за границы естественной теологии». Дионисий всегда оставался философом, а не мистиком в современном значении этого слова. Его целью было создать такую теорию познания, которая отвечала бы требованиям и неоплатонической философии, и христианства. И если в сфере собственно богословия он успешно достиг своих целей, то в космологии и экклезиологии достижения его представляются гораздо более спорными. Отсутствие общих христологических предпосылок делает иллюзорными его попытки полностью преодолеть пропасть между Евангелием и неоплатонизмом.
Существенными чертами греческого мировоззрения были иерархичность космоса и незыблемость космического порядка, которые являлись условием всеобщей красоты и гармонии, а также выражением божественного происхождения мира. Усвоив принципы эллинистической космологии, Ориген и Евагрий пытались объяснить иерархическую структуру космоса свободным самоопределением тварей и падением, явившимся следствием их свободы. В отличие от Оригена, Дионисий придерживается мнения о божественном происхождении иерархии, уделяет ей значительное место в своей концепции взаимоотношений между Богом и миром, «пополняя» ее библейскими, литургическими и таинственными представлениями, заимствованными из церковного предания. Несомненно, что и здесь он преследует цель защитить христианскую традицию и сделать ее приемлемой для интеллектуалов–неоплатоников. Порой эта установка даже приобретает вид прямой полемики. Например, после краткого описания таинства крещения он будто бы напрямую обращается к собеседнику–язычнику:
Это посвящение в некоторой мере символизирует священное рождение Бога в нас и не содержит ничего неподобающего или богохульного, оно не содержит даже никаких чувственных образов, но скорее отражает тайну боголепного созерцания в природных зеркалах, приспособленных к естеству человека. В чем может показаться несовершенным этот обряд,… запечатлевающий посвящаемого своими святыми наставлениями и предписывающий ему святую жизнь…?
Подобная апологетическая направленность у автора VI века объясняется самой природой неоплатонизма того времени. Следуя Проклу и Ямвлиху, а также находясь под влиянием восточных культов, неоплатоническое движение придавало все большее и большее значение теургии и мистериям. Оно вдохновляло своих последователей искать не столько философского удовлетворения для ума, сколько непосредственного общения с Божественным и стремилось совместить в целостной системе философию и религию. Как полагает Эмиль Брейе, эта тенденция представляла собой поиск метода, который позволил бы заново логически осмыслить тысячи религиозных образов, именуемых в язычестве богами, демонами, героями и т. д., и уразуметь их особое место в духовном мире. Эта подробная классификация чужда духовной жизни, наполнившей «Эннеады» [Плотина], — она снижает ее до уровня прилежной работы богослова, с одной стороны, или практики теурга — с другой.
Подобное делал и Дионисий, с той только разницей, что религиозные образы, которые он вписывает в философские структуры позднего неоплатонизма, являются христианскими. Здесь кроется объяснение дионисиевого учения о двух «иерархиях», небесной и церковной.
Споры вокруг подлинного имени Псевдо–Дионисия хотя и не приводили сами по себе к удовлетворительным результатам, по крайней мере позволили точно определить, что автор находился под сильным влиянием неоплатоников V века, особенно Ямвлиха и Прокла. Все существующее происходит от трансцендентного, несообщимого Единого и заключено в жесткую систему градаций, где положение всего сущего определяется степенью его удаленности от начала. При этом каждый более высокий чин (taxis), с одной стороны, служит посредником по отношению к более низкому, а с другой — сам разделяется на три элемента: элемент, к которому приобщиться невозможно (ameqektos), элемент, доступный приобщению (meqektos), и элемент приобщающийся (metecwn), образуя триаду. Согласно Проклу, божественное исхождение (proodos) сообщается через систему посредников, следствием чего является возвращение (epistrojh) каждой вещи к Единому. Как мы видели, Дионисий остается убежденным христианином, утверждая, что Бог выше Единого, причиной которого Он является, что понятия бытия, жизни, премудрости и разума суть Божественные имена — они не относятся к более низким иерархическим уровням; исхождение не есть умаление Божественного существа, но присутствие всей полноты Божества в каждой вещи. Однако параллелизм с Проклом сохраняется в самом принципе построения системы разделяющихся на триады посредников, предназначенных для передачи Божественного знания к низшим уровням. Их назначение состоит в том, чтобы «выводить Бога из молчания», посвящать низшие уровни в знание высших и таким образом служить как бы каналами для нисходящих проявлений Бога, а также для восхождения тварных существ к трансцендентному Благу.
Дионисий является основоположником ставшей впоследствии классической классификации ангельских сил, включающей девять «чинов», подразделяемых на три триады. Первая триада, «восседающая непосредственно окрест Бога, в большей близости, чем все прочие» и «соприкасающаяся с предвечным сиянием теархии», суть Серафимы, Херувимы и Престолы; вторая небесная триада — это Господства, Власти и Силы; последняя состоит из Начал, Архангелов и Ангелов. Хотя по отдельности все эти наименования — и можно найти в Библии, очевидно, что сама предложенная Дионисием структура не имеет в Писании никакого основания. Свт. Кирилл Иерусалимский, свт: Иоанн Златоуст и автор сборника, называемого «Апостольские постановления», упоминают весь ряд из девяти дионисиевых наименований, но в различном порядке. То есть некоторое стремление к классификации ангельских сил несомненно существовало, но Дионисий систематизировал ее и придал ей метафизическое обоснование.
Согласно Дионисию, небесной иерархии соответствует иерархия церковная, являющаяся продолжением и отражением небесной. Нигде в рассуждениях Дионисия платоническое противопоставление чувственного умопостигаемому не преобладает столь явно, как в его учении о Церкви. Представляется, что исходным моментом для него послужили аллегорические и символические истолкования Ветхого Завета александрийской экзегезы зз. Не останавливаясь на ней слишком подробно и не изучая ее как таковую, Дионисий часто говорит о «законной» иерархии (h kata nomon ierarcia), цель которой состояла в том, чтобы являть в чувственных образах и символах умопостигаемые реальности иерархии небесной. Со времени Филона это был общеупотребительный метод, дававший эллинистическому миру возможность понять Ветхий Завет. Что касается Дионисия, он рассматривает этот метод как интеллектуально–пропедевтическую ступень для создания своей экклезиологической концепции. Законная иерархия приводит к мысли о «более совершенном посвящении», то есть «нашей иерархии» (h kaq hmas ierarcia). Последняя является
одновременно небесной и законной, причастной, благодаря своему срединному положению, обеим иерархиям, разделяя, с одной стороны, умное созерцание, а с другой — различные чувственные символы, посредством которых она священным образом возвышается в направлении Божественного.
Это странное определение церковной иерархии показывает, что Дионисий в основном остается пленником дихотомии чувственного и умопостигаемого, и что у него недостает философских средств для выражения реалий, связанных с Воплощением. Он разделяет, однако, и теорию о единстве структуры космоса, вводя церковную иерархию в ту же систему, в которую входят небесные чины. «Наша иерархия, — пишет он, — уподобляется насколько возможно [небесной иерархии], так что она может обладать ангельским блеском, получить его отпечаток и возвыситься до сверхсущностной Первопричины,
