Статьи

Слова, провозглашенная в Никее, представлялась им отдельной сущностью, несомненно, явленной во Христе, но независимой по существу и проявлениям. В богословском словаре тех времен не было терминов, способных адекватно описать современное понятие о личности, противоположное «природе»; и, поскольку антиохийская школа стремилась сохранить абсолютную реальность обеих природ Христа, она говорила о «Слове, воспринимающем» человеческую природу, и о человеке Иисусе, сыне Марии, «воспринятом Словом». Такое разделение было очень удобно для экзегезы, поскольку позволяло относить различные евангельские эпизоды то к Богу, то к человеку; такой проблемы, как возможность «смерти Сына Божия», перед антиохийским богословием не вставало. Однако великий Феодор Мопсуэстийский понимал, что антиохийская христология «воспринимающего Слова» и «воспринятого человека» противоречит словам никейского Символа: «Во Единого Господа Иисуса Христа», и может привести к учению о «двух личностях» во Христе. Поэтому во всех своих писаниях он настаивает на единстве Господа, ошибочно полагая, что адекватно выражает единство формулой: одна личность (prosopon) и две природы (fuseij). Какое бы значение не придавал своим формулам сам Феодор, сама его терминология вела к путанице, ибо «лицо», общая и Божественной, и человеческой природе Христа, в словаре того времени могла пониматься как «личина». Термин «природа» всегда указывал на конкретную реальность, а иногда — и на реальность личную. По Феодору, Божественная реальность «обитала» в человеке Иисусе, однако его система по–прежнему исключала всякие упоминания о «Боге–Слове, Рожденном от Марии Девы».

Такова была причина спора между Несторием, учеником Феодора, и св. Кириллом Александрийским. В своей сотериологии антиохийская школа стремилась прежде всего, в противоположность Аполлинарию, сохранить целостную человеческую природу Христа, ибо Иисус Христос, как человек, был всецело воспринят Словом. Одним из очевиднейших признаков полноты человеческой природы Спасителя явилась его смерть на кресте. Подверженность страданию — существеннейший признак тварной человеческой природы; бесстрастность характеризует природу Бога. Вот почему великий антиохийский учитель Феодорит постоянно отвергал «теопасхизм» Кирилла и никогда не принимал выражение «Бог умер на кресте». Теопасхизм был для него несомненным признаком монофизитства и утверждал некую недостаточность человеческой природы во Христе, ибо умереть может только человек — но не Бог. Даже после примирения с Кириллом и принятия как Богоматеринства Марии, так и слова Богородица в качестве не только риторического хвалебного эпитета (в этом смысле его принимали и Феодор и Несторий), но и богословского термина, адекватно выражающего тайну Боговоплощения, Феодорит никогда не позволял себе говорить о «смерти Бога». Для него это означало не единство природ, а их смешение, превращение одной природы в другую.

«Антропологический максимализм» (как удачно выразился о. Георгий Флоровский) антиохийской школы не позволял точно выразить и тайну Искупления. С этой точки зрения человеческая природа Христа оказывалась автономной; она наделялась собственной свободной волей и развивала собственную активность (хотя и в единстве со Словом); и именно этой человеческой природе антиохийцы приписывали заслугу нашего спасения. Человек Иисус, согласно Феодору, «наслаждается сотрудничеством со Словом сообразно своему устремлению» (к благу). Из такой интерпретации спасения легко выводятся заключения, благоприятные для чисто человеческого аскетизма, видящего спасение человека в его личной устремленности к благу и к добродетели, как подражанию устремлениям Иисуса. Однако, несмотря на то, что практические и этические выводы антиохийцев вполне согласовались с этой концепцией, они все же не делали из своих христологических предпосылок радикальных выводов. Желая оставаться верными церковному Преданию, они вновь и вновь возвращались к теме Христа как единственного Победителя смерти и греха. Эта верность традиции шла рука об руку с желанием рационально объяснить Воплощение (у Феодора и в еще большей степени у Нестория). Такое объяснение требовало адекватных познаний в метафизике, которых Несторию явно не хватало. «Рационализм» Нестория привел его к конфликту с общепринятой в Церкви формой выражения, в частности со словом «Богородица», и немедленно вызвал у традиционалистов самые худшие подозрения. Столкнувшись с их критикой, Несторий обнаружил, что для отпора ему не хватает метафизических и богословских доводов. Поскольку сейчас в глазах некоторых Несторий представляется богословом, наиболее адекватным нашему времени, и поскольку его обвиняли в дурных намерениях, в наши дни иные готовы объявить его невинной жертвой нетерпимости Кирилла Александрийского. Такая посмертная апология Нестория представляется, однако, куда менее убедительной, чем обвинения, выдвинутые Кириллом и поддержанные позднейшими богословами.

В противоположность антиохийцам, Кирилл Александрийский стремился подчеркнуть прежде всего, что спасение дается нам только и исключительно от Бога. Заслуги человека Иисуса не смогли бы преодолеть мощь смерти и греха. Слово восприняло человеческую природу и сделало ее в самом точном смысле Своей. Для понимания Кирилла необходимо подчеркнуть прежде всего сотериологический аспект его мысли. Он утверждал, что отношения между Божественным и человеческим во Христе нельзя понимать как сотрудничество или даже взаимопроникновение, но именно как единство; Воплощенное Слово едино, и никакого дублирования личностей, никакого дробления на Бога и человека в нем нет. В том и заключается спасение, что Слово прошло через все ступени человеческой жизни Иисуса. Слово родилось от Девы Марии. Отказываться от имени «Матерь Божия» значит отрицать тайну Воплощения, поскольку во Христе нет иной личности, кроме Слова, которому Она дала жизнь. Не было двух сыновей — было лишь два рождения Слова, которое по природе остается Неизменным Богом, но, чтобы освободить человечество от греха и смерти и вернуть в утраченное райское состояние, присоединяет к себе целостную человеческую природу. Именно Слово умирает на кресте. Поэтому смерть Слова искупительна — в то время как смерть человека, даже самого праведного, всегда остается лишь смертью отдельной человеческой личности.

Эта фундаментальная идея христологии была выражена св. Кириллом средствами весьма неточной терминологии. В особенности термин ипостась, несмотря на использование его великими каппадокийцами применительно к тайне Троицы, как в Александрии, так и в Антиохии понимался как синоним слова «природа» (fusij).

Желая показать, что Христос является единым существом, что Слово как до, так и после Воплощения остается единственным свершителем нашего спасения, Кирилл говорит о единой ипостаси или «единой воплотившейся природе Бога–Слова» (mia fusij Qeou Logou sesarkomenh). Еще более неопределенный термин prosopon, используемый в Антиохии для обозначения единства двух природ во Христе, казался Кириллу совершенно недостаточным. Чаще всего Кирилл противопоставлял ему идею «ипостасного единства», но синонимичное использование слов upostasij и fusij, принятое обеими сторонами, вело его к утверждению о «единой природе».

Терминология свт. Кирилла не годилась для выражения повсеместно принятой христологии по нескольким причинам. Во–первых, она не указывала на необходимую роль человеческой природы в деле спасения. Со времен Оригена в Церкви существовала тенденция к некоему «антропологическому минимализму», в конце концов приведшая к ереси монофизитов. Кирилл не замечал, что в глазах многих его формула mia fusij Qeou Logou sesarkomenh имеет весьма подозрительное происхождение. Эту формулу Кирилл позаимствовал из текста, приписываемого свт. Афанасию Великому; на самом же деле этот текст принадлежал Аполлинарию. Обман, невольным соучастником которого стал александрийский епископ, был раскрыт визатийскими учеными в шестом столетии, но, к несчастью, к тому времени эта формула прочно укрепилась среди монофизитов. Для антиохийских богословов, воспитанных в уважении к первым антиаполлинарианским полемистам, в особенности к св. Григорию Назианзину, в таких выражениях, как «одна природа Бога Слова воплощенного», недостаточно выражалась полная реальность человечества Христа; библейское слово «плоть» [basar] («И слово стало плотью» Ин. 1: 14) потеряло в греческой языковой среде свой изначальный смысл — «одушевленное создание», и начало употребляться в смысле «тело», противоположное «душе». Христология Аполлинария утверждала, что Христос обладал не человеческой природой, а лишь человеческим телом, место же разума и души в этом теле занимало Слово; оно являлось для Христа тем, что греки называют hgemonikon — ведущее начало человеческой личности. Человеческая природа Христа, лишенная человеческого разума (nouj), не могла быть истинной человеческой природой, но оставалась бездушным телом, одухотворенным Божественным разумом.

Кирилл, хоть и использовал в антинесторианской полемике аполлинарианский словарь, отвергал идеи Аполлинария. Выражения типа mia fusij Qeou Logou sesarkomenh и mia upostasij казались ему необходимыми прежде всего для того, чтобы показать единство личности,