В своем творчестве я добровольно отказываюсь анализировать любую деятельность начальников, упоминать об их существовании или намекать, используя «эзопов язык», на гипотетические проблемы, которые могли бы породить их присутствие.
При получении специального заказа на отображение особо оговоренных в договоре сторон жизни начальников, обязуюсь обеспечить представителю хозяина оперативный контроль за текстом, прислушиваться к его пожеланиям и безоговорочно выполнять любые его указания по совершенствованию произведения.
Непроизвольно поморщился еще раз. Я бы не подписал и эту бумажку. Хорошо, что прохожу по второму списку. Кстати, еще один веский повод разузнать, что это за список такой.
Пермяков спрятал документы в кожаную папку.
— А почему Игнатьев должен подписать эти документы? — спросил я.
— Потому что я так сказал.
— А как быть со свободой творчества? Разве человек, лишенный внутренней свободы, способен стать настоящим писателем?
— Мы больше не поддерживаем авторскую литературу, только проекты. А для проектов авторы нам не подходят. Их очень трудно переучивать.
— Получается, что свобода — это исключительно ваша привилегия? Круто!
— Какая свобода? О чем вы, Хримов? Я делаю то, что мне приказывает хозяин. А у него, сомневаться не приходится, есть свой хозяин. А у того — свой, впрочем, у меня хватает ума не залезать так высоко. Так уж устроен мир, нужно научиться принимать его законы, и… И все получится. А насчет свободы…. В границах разрешенного нет человека свободнее меня. И, смею заверить, мне вполне хватает полномочий для счастливой жизни.
Мне стало смешно.
— Что такое? — разозлился Пермяков. — Я кажусь вам смешным?
— Вовсе нет. Я вспомнил одну восточную притчу. Как известно, лучший раб — тот, кто считает себя свободным. От него навара больше.
— Ну, ну… Всегда удивлялся, почему знатоки притч, как правило, несчастные люди? Искренне желаю вам опровергнуть этот печальный закон. Но я всегда считал, что самое страшное проявление гордыни — это когда человек начинает похваляться внутренней свободой. Хвастаться разрешается, это не большой грех, только при этом нужно постоянно доказывать наличие у себя означенной добродетели. А это очень хлопотно. Кстати, хозяин вам проверку придумал. С вами желает поговорить его представитель. Собственно, для этого я вас и вызвал.
— А что случилось?
— Не знаю. Меня в такие дела не посвящают.
— Я его знаю?
— Знаете, это Пугачев.
— Наш Пугачев, писатель?
— Он, родимый, он.
Глава 4
1
Звуки внезапно покинули наше скромное пристанище. В кабинете наступила напряженная тишина. Скорее всего, я не вовремя задумался и пропустил мимо ушей вопрос, который задал мне Пугачев, он же представитель хозяина. Пришлось придумывать не только ответ, но и сам вопрос. Я постарался сосредоточиться. Мне показалось, что для моего собеседника крайне важно не только услышать, но и увидеть, как я отреагирую на... Ну, на заявление, которое мне не удалось расслышать. Уверен, что если бы представителем хозяина был не Пугачев, а другой человек, мне было бы легче воспринимать его всерьез.
Вроде бы, он утверждал, что я очень высокого о себе мнения. Какие, однако, странные и дикие идеи посещают иногда представителей хозяина. Так он представился — отныне, мол, я для вас представитель хозяина. Можно и так, почему бы и нет? Вообще-то, я привык называть его писателем, но разве я читал сочиненные им книги? Нет. Как-то до чтения дело не дошло. Кстати, в роли представителя хозяина его образ более органичен.
— Выражение вашего лица, Хримов, неудобоваримо, — раздраженно сказал Пугачев, мне показалось, что его возмутила даже не сама неуместная пауза в нашем разговоре, возникшая явно по моей вине, а то, что он вынужден повторить последнюю фразу для непонятливого. — Создается впечатление, что вы считаете себя чертовски умным, а все остальные для вас, выходит, дураки набитые!
Так вот он о чем! Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что я не прослушал ничего более важного. Ответить на этот поклеп было легче легкого.
— Ваша сомнительная гипотеза о моем врожденном эгоцентризме в корне не верна, господин куратор. Ее опровергает каждодневная практика. Я — эгоист, это — да, признаю. Но мне всегда нравились умные, талантливые, тонко чувствующие и интересные граждане. О чем не устаю повторять. И недостатка в их обществе я не испытываю. Умных гораздо больше, чем вы думаете.
Тут я явно преувеличил. Выдал желаемое за реальность. Но против истины не погрешил — мне действительно нравятся умники, а то, что мне хотелось бы встречать их чаще, мое личное дело, явное проявление писательского максимализма, чем легко можно пренебречь без потери общего смысла.
Пугачев с завистью посмотрел на меня.
— Это вы вспомнили Игнатьева?
— О каком Игнатьеве вы говорите? Я не знаю никакого Игнатьева, — с этими представителями хозяина постоянно приходится держать ухо востро, чуть допустишь послабление, они моментально на шею садятся и начинают приказы отдавать. Вот когда понимаешь цену не вовремя произнесенному слову.
— Слышал, он вам свою книжку подарил.
— Вы про писателя Игнатьева? Да
