Вадим отказался. Нет, с самого начала правильно решил: никакой машины. Не развалится под этим рюкзаком.
Звонок Костыля раздался именно тогда, когда ожидал. Шигин, ознакомившись с местностью, подсказал Ладынину, где они должны встретиться.
— Выйдешь на центральной площади, увидишь пятиэтажные дома, иди прямо на них. Там магазинчик небольшой, «желток» называется, хороший ориентир, не перепутаешь. За «желтком» недостроенный и заросший травой стадион. Там лошадей выпасают. Место хорошее, никого не бывает, от него до бывшей деревни недалеко.
Они договорились о времени. Вадим, сойдя с поезда в Гагарине, должен был успеть на послеобеденный автобусный рейс.
— Народу, правда, до черта, но уехать можно.
Положив трубку, Вадим вспомнил, что не спросил про Славика, приехал тот или нет? Такая забывчивость была для него непростительна. Ладно, успокоил себя, завтра спросит. Шигин ничего не сказал, значит, все в порядке.
Ишь ты, улыбнулся Вадим, все разузнал: и стадион бывший, и лошадей выпасают… Он вспомнил, как впервые принимал участие в политической тусовке. Встречались на Тверской возле памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому. На площади напротив бывшего дома генерал- губернатора всегда крутилось много народу, особенно если надвигалась очередная громкая дата. Приятельница Ладынина, политически активная дама, благодаря которой познакомился с нужными людьми, на полном серьезе говорила ему:
— Смотри, не перепутай. Наши собираются под хвостом коня Юрия Долгорукова.
Потом эти слова «под хвостом коня» стали основным ориентиром для членов движения.
Ладынин поймал себя на мысли, что, как и его знакомая Рая, относится к затее с поиском клада не всерьез. Ну, и ладно, в конце концов ничем не рискует. Съездит, проветрится, какие проблемы?
Насвистывая веселую мелодию, которая особенно хорошо получалась, он с удвоенной энергией принялся укомплектовывать рюкзак.
Глава 16
Косте Шигину в это время было совсем не до смеха.
Сначала все шло хорошо. Придя на почту, он заказал разговор. Телефонистка, ядреная бабенка в обтягивающей кофточке, заулыбалась ему, как старому знакомому.
— Опять Москва? — спросила она.
— Да.
— Подождать придется, линия занята.
— А долго?
— Да нет, погуляйте пока, я вас крикну.
Костя поблагодарил её. Только здесь, в глубинке, можно встретить человеское отношение. Вчера, когда приходил звонить Доронькину, работала эта же женщина. Слышно было плохо, так она разрешила ему со своего аппарата разговаривать.
Он вышел из здания почты и расслабленно опустился на скамейку под липами. Хорошо! Вытянул ноги, достал сигарету и… Затылком почувствовал цепкий острый взгляд. Оглянулся. К скамейке, где сидел, шагал милиционер. Крепкий, мордастый. Шел и с видом хозяина поглядывал на все вокруг. Он и на Костыля так посмотрел, захочу, мол, помилую, захочу, нервы помотаю. Шигин эту породу очень хорошо знал.
Милиционер обогнул скамейку и направился к зданию почты. Костя беспомощным взглядом наблюдал за ним. С трудом взял себя в руки. Да что в самом деле, какого-то сельского мента испугался…
— Мужчина, идите, линия освободилась! — услышал он.
Первое, что бросилось в глаза, когда вошел в маленький зальчик, был милиционер, который стоял, облокотившись о деревянный барьер, и любезничал с телефонисткой.
— Идите в кабину, сегодня связь хорошая.
Пока разговаривал с Вадимом, чувствовал на себе все тот же острый взгляд. Хорошо, что дверь кабины плотно закрывается, подумал он.
Краем глаза покосился на красномордого. Тот продолжал ухаживать за телефонисткой.
Радужное настроение Кости Шигина было испорчено. Он расстроился бы ещё больше, если бы слышал, о чем мордастый говорил с приветливой сотрудницей после его ухода.
Разговор шел о нем, о Косте, и вел его Леонид Сычев, местный милиционер по прозвищу Лоскут.
— Это что за кент?
— К Василию Доронькину приехал. Вроде из Москвы.
— А ты откуда знаешь?
— Говорят, — уклончиво сказала женщина.
— А звонил кому?
— В столицу. И вчера, и сегодня.
— Он и вчера звонил?
— Да, только по другому телефону.
— Все-то ты, Ксюха, знаешь, — Леонид, перегнувшись через невысокий деревянный барьер, притянул женщину к себе.
— Пусти, увидит кто, — вяло сопротивлялась она.
— А тебе какая забота, мужа нет, синяков не наставит.
— Меня твоя Галина и так на каждом углу позорит. Орет, что проходу не даю. А мне больно-то надо за чужие грехи отвечать. У тебя таких, как я, в каждой деревне…
— Ну, не в каждой, — ухмыльнулся Ленька.
— Отстань, говорю.
— Да что ты все отстань, да отстань, недотрога какая, — Сычев запустил руку под кофточку. — Сегодня к тебе загляну на чаек. Не прогонишь?
— Ага, как в песне поется, приходи, мол, на чаек, выпьем водочки.
— И водочки можно. Кто нам мешает?
— Ох, Ленька, допрыгаешься. — Ксения вырвалась из цепких рук и опустилась на стул.
— Ксюша, кому этот фраер вчера звонил, случайно не слышала?
— Слышала. Он вчера по моему телефону разговаривал, в кабинке связи не было. Славику какому-то.
— Славику? — красная морда милиционера напряглась. — Это какому же Славику, уж не Доронькину ли?
— Не знаю.
— А говорил что?
— Не прислушивалась я.
— А все-таки?
— Говорил, что кто-то приехал. Спрашивал, когда тот здесь появится. Еще места нахваливал, — улыбнулась женщина. — А какие здесь места? Самые обычные. Грязь да скука.
Хлопнула дверь. Сычев мгновенно выпрямился и, придав лицу значительное выражение, обернулся.
В помещение вошла бабка Дарья в темном платочке, та самая, что недавно честила Леньку Сыча на весь автобус.
— Мне бы телеграмму отправить.
Ксения сделала вид, будто старательно пересчитывает деньги. Лишь немного растрепанные волосы и заливший щеки румянец напоминали о посягательствах Сычева.
Бабка Дарья все поняла правильно, её неодобрительный взгляд остановился на распахнутой кофточке.
Сыч, подмигнув Ксении, чтобы помнила уговор про вечер, направился к выходу. Ему эта старая ведьма ничего в глаза не скажет. Он при исполнении служебных обязанностей, Ксюхе вот, наверное, сейчас достанется.
Он не ошибся. Едва за ним закрылась дверь, бабка Дарья принялась стыдить женщину.
— На кой тебе сдался этот кобелина, опомнись. Сын растет, перед ним стыдно.
— Да что вы все меня достаете, это нельзя, то нельзя. Живу, как хочу!
— Да ладно бы кто другой, а то этот… Хуже его и мужика-то нету.
— Много вы все понимаете, — огрызнулась Ксения.
— И понимать нечего, нет мужика, и этот не мужик.
— Где же хорошего взять? Они все давно при деле. Хороший от жены не побежит. На весь поселок три с половиной мужичонки незанятых осталось, да и те пьют.
— Пьют, окаянные, — вздыхала бабка.
— Я ведь ещё молодая.
— И, милая, я весь век без мужа прожила. Как с войны не пришел, так и живу одна.
— А чего хорошего-то?
— Хорошего мало, — согласилась старуха. — Только Леньку твово, чует мое сердце, скоро попрут из милиции. Он только этим и жив, должностью своей. Как же — власть, что хочу, то и ворочу. Они, Сычи, все такие. Батька самого Егора немцам служил, его сослали после войны, так в Сибири и сгинул.
— Ну, если всех родственников вспоминать, кто когда сидел… — отмахнулась Ксения.
— Ты рукой-то не маши, — обиделась старуха. — Кто, может, и зря сидел, а папаша Егорки за дело. Помню, как из-за него людей в бане пороли, да шкуру спускали.
Телефонистка насупилась, но бабку Дарью не пербивала.
— Ладно, дело прошлое, только у них весь корень гнилой. Раньше семейство в Ежовке проживало, потом, как деревню под снос, сюда перебрались, на центральную усадьбу. С Егоркой Сычем, батькой Леньки, не каждый мужик в деревне здоровался. Его скопидомом называли, да ещё пауком зловредным. А уж завистлив… У него любимая поговорка была. Что такое счастье? Это не когда у тебя есть корова, а когда у соседа корова сдохла.
— Баба Дарья, вы то откуда все знаете?
— Знаю, — улыбнулась старушка. — От людей ничего не скроешь. Думаешь, никто не видит, как Ленька браконьерам да ворам потворствует? Подожди, его ещё потянут… Не зря и прозвище дали — Лоскут. Говорят, в детстве так обозвали.
— За что? — вырвалось у Ксении.
— Не помню толком. Крохоборничал, видать, вот и наградили. У нас зря не назовут. Его ещё Сучонком называли. Не вяжись ты, девонька, с ним, не вяжись. Может, найдешь себе кого.
Ксения вздохнула.
— Слышали, у Веры Пчелкиной мать умерла? — спросила она.
— Да, — горестно кивнула баба Дарья. — Все там будем. Отмучилась Люба. Рак у неё был. Матрена из Степаников, она им родней приходится, на поминках была. Сама Матрена-то тоже едва живая, но пыхтит еще. Катька Доронькина, говорят, напилась, на поминках чуть ли не песни пела. Стыд-то какой! Водку как хороший мужик хлещет. Она тоже с этим твоим одно время схлестнулась.
— А сейчас? — спросила Ксения.
— Сейчас не знаю, а врать не буду. С женой своей Галиной он никогда не разведется. Батька не даст. Так и будут тебя на весь поселок славить. Говорю тебе, девка, не вяжись ты с этим кобелем, — опять повторила бабка Дарья.
А Ленька Сыч, выйдя из здания почты, крепко задумался. Значит, этот парень, приезжий, звонил Доронькину. А вчера в одном автобусе с ним ехал
