Першин. Он его сразу узнал. Першинская порода, ни с кем не спутаешь. Глазищи голубые, ресницы, как у девки. Красивый был парень, да и сейчас ничего, только больно худой. Ленька завидовал ему в детстве, все девчонки глаз с него не сводили, такой красавчик был. А потом случилась какая-то история, заболел он, что ли?
Ленька, грузно шагавший по тропинке, которая начиналась сразу за почтой, остановился. Ничего себе — заболел! Клад он копал, пименовский клад! Отец ведь тогда ему рассказывал, как он мог забыть? Подожди, подожки…
Он даже рот открыл и уставился на проходящих мимо молоденьких девчонок, щеголявших в коротеньких юбочках.
Девчонки, обходя застывшего милиционера, на всякий случай дружно поздоровались:
— Здрассте, дядь Леня!
Сыч непонимающе уставился на них.
Девчонки, чинно пройдя несколько шагов, одновременно прыснули и бросились бежать, решив, что он выпил лишнего.
А Сыч продолжал столбом торчать на дороге. Выходит, и Колька Першин, и приятель Доронькина неспроста сюда явились?.. Это что же получается…
Развернувшись всем корпусом, Леонид быстро, насколько позволяла комплекция, зашагал к дому отца.
Старого Сыча он не видел несколько дней. Отец был на него сердит, и поводов для этого имелось достаточно. От Галины гуляет, раз, пьет, два, отца уважать перестал, три. Были, были у Егора Сыча причины, чтобы сердиться на сына.
Леонид одернул китель и помрачнел. И чего батька лается, чего не хватает? Пьет много, так ведь кто сейчас не пьет… Не на свои гуляет, должность позволяет.
— Должность, — орал отец. — Турнут тебя, дурака, с этой должности не сегодня, так завтра. К кому тогда прибежишь? Самогонку жрать — большого ума не нужно.
— Живу не хуже других.
— Лучше, лучше других надо жить. Каждый день пьяный, каждый Божий день. Донесут начальству.
— Я сам себе начальник, старший участковый. У меня в подчинении двое.
— Сам, — сплюнул отец. — Вот погоди, начнут бабы жалобы на тебя строчить, тогда завоешь. Турнут. Думаешь на твое место других не найдется? Как бы не так.
— Да ладно тебе, — отмахивался Леонид.
— А бабы? — не унимался Сыч. — Всех баб перещупал. Мне уже глаза колят.
— Что бабы-то? Кто не без греха.
— Гулял бы с разведенками, так нет, на замужних тянет. Кого в коровнике на сене застукали, меня, что ли? Как кобель за молодыми бабенками таскаешься, а у самого дочка невеста.
Ленька возмутился.
— Ладно, батя, вспомни, сколько сам грешил да сколько мать слез пролила. Я мальчишка был, а до сих пор перед глазами стоит, как ты на неё с вилами набросился, когда слово поперек сказала. Может, потому и умерла раньше времени. В тебя я, батя, такой кобель уродился.
Как раненый медведь заревел Сыч.
— Во-он! Вон отсюда, и чтобы я тебя… Сын, которого выростил, на ноги поставил, меня попрекает! Мать болела много, вот и умерла раньше времени, работа в крестьянском хозяйстве тяжелая. Не тебе меня судить.
Поговорили, называется…
Сейчас, вспомнив об этом, Леонид скривился. Зря на него родитель нападает. Он, конечно, его выростил, и дом новый помог построить. Не дом — домину. Обставлял хоромы сам Леонид.
Отец сказал тогда:
— На мебеля сами скопите, а то жить не интересно будет.
Сами… Тяжело самим-то было. Ленька злился, куда папаша деньгу копит. Прессует он их, что ли? Сначала боялся, что женится на молодухе. Хоть и в возрасте, дедом давно стал, да крепкий, как пень. Ведет правильный образ жизни, лишнего не пьет, на земле трудится, а это тоже силы прибавляет. Но нет, отец жениться и не помышлял. Ленька прямо у него спросил об этом.
Старый Сыч изумился:
— Я из ума ещё не выжил.
Егора Сычева все жадным считали, ничего мимо себя не пропустит. Ленька знать не знал, сколько у него денег, таился отец от сына. Когда внезапно грянула павловская денежная реформа, вот тогда все и прояснилось.
Старик прибежал, как сумасшедший, лица на нем не было.
— Пятидесятирублевые купюры, говорят, срочно меняют. По списку. Ограниченно.
Он дышал, как загнанный волк.
— А тебе какая печаль? — отозвался Леонид, спокойно попивая чаек. — Я у тебя в долг недавно просил, ты сказал, денег нет.
— Дурак, — взвыл Егор. — У меня все сбережения в пятидесятирублевых купюрах.
Ох, и побегал тогда Леонид Сычев! Всех баб своих привлек. Все до последнего полтинника обменял. Ну и скопидомный у него папаша, прямо как центральный банк!
Именно тогда он взял батьку за горло и заставил раскошелиться на машину.
Сыч упирался, как мог.
— Баб своих возить? Не дам денег. Разобьешь по пьянке.
— Уж лучше по пьяни разбить, да пожить в свое удовольствие, чем в чулке деньги сгноить.
Галина тоже просила за мужа: пить меньше будет.
Папаша со скрипом согласился.
Ленька как в воду смотрел. Грянула демократия, денежки превратились в ничто. Батька на реформы не жаловался, значит, успел реализовать кровно нажитое. Несколько раз в столицу мотался, хотя раньше его туда на аркане не затащишь. Ленька дурных вопросов не задавал надо, папаша сам скажет. А ведь сколько людей тогда лопухнулись, понадеялись на государство! Сам видел, как благим матом орал мужик, подорвавший здоровье на Севере. Вернулся, думал, обеспечил себя и детей, а вот те хрен! «Позаботилось» о нем государство. Сельский житель, не то что городской, он привык деньги по углам распихивать. Если они у него, конечно, есть.
Нет, зря на него отец рычит, польза от Леньки есть. Кто перед августом 98 года подсказал, что в рублях капиталы хранить незачем. Отец ничего не сказал, но в город, знает Ленька, ездил. Ученый стал. Интересно, сколько у него в загашнике накоплено? Не узнать. Внучку дед любит да и к Галине хорошо относится. Придет время, все ему, Леньке, достанется.
Не ожидал младший Сыч, что отец настолько серьезно отнесется к его рассказу.
— Вчера, говоришь, Кольку Першина видел, а сегодня гость Доронькиных в Москву звонил?
— Он и вчера звонил.
— Эх, парень, боюсь, как бы не поздно уже было…
Крепко задумался старый Сыч. События большой давности встали у него перед глазами.
Знал он, знал, что Пимен имеет при себе немалые деньги. Многие про то в деревне догадывались. Да только как те деньги достать? Егорка Сычев стал присматриваться к Гришке-дурачку, старшему сыну Пимена. Заведет его к себе, угостит и начинает выпытывать.
— Знаешь, где у батьки деньги упрятаны?
Дурак мычит только и знай себе сахар трескает. Сколько ему Егорка сладостей скормил! И все без толку. Пробовал самогоном угощать. Тот совсем чумовой становился.
Однажды все-таки сумел его пронять. Увидел, как дурак на соседскую девку смотрит, и начал его подзуживать:
— Принеси денежку, к девкам поедем. Девки во какие… — Он разводил руки в стороны. — Ядреные.
Гришка, сходя с ума, закатывал глаза.
— Найди денежку у батьки. Где они у него, в сундуке, да?
— Да, да, — кивал дурачок и смеялся от радости, очень уж ему хотелось к девкам поехать.
— А ты тот сундук гвоздиком поковыряй. Вот так, вот так, — Егор, вертя большой гвоздь перед носом, показывал, что надо делать с замком.
В конце концов Гришке удалось обмануть бдительность Пимена, он принес Сычу пачку двадцатипятирублевых купюр, украденных у отца. Егор тогда обалдел от радости. С первой попытки такая добыча… Поговаривали, что у Пимена и золотишко имеется. Но про золотые монеты с дураком разговаривать было бесполезно. Ладно, решил, может, в другой раз ещё чего притащит.
— Мало принес, этого не хватит.
Он продолжал обрабатывать дурака.
Но Гришка денег больше не носил и жаловался на отца. Видно, Пимен вовремя хватился и перепрятал захоронку. Гришку стали держать под замком, а потом и вовсе в дурдом спровадили. Однажды он убежал и притащился домой. Как дорогу нашел, непонятно, говорили, несколько суток в лесах скрывался. Пимен его в дурдом не отправлял, при себе оставил, но из виду не упускал. Под замком держал.
Егор пробовал подкатиться к дочерям Пимена. Но это было бесполезно. Маня его не понимала. А Полина… Долго потом Сыча мороз по коже пробирал, когда вспоминал про старшую дочь старообрядца.
Полину бесноватой в Ежовке называли и боялись.
— Опять выкликать начала, — шептались старухи, когда Полину «забирало».
Понять, что у неё в голове, невозможно, то как нормальная и ходила, и говорила, а то становилась хуже Маньки.
Подкараулил её Егор, стал, как и Гришку, посулами сманивать. Она головой кивала, вроде как соглашалась с ним. А потом такую карусель устроила, не обрадовался, что связался.
Однажды слышит, жена орет не своим голосом. Зашел в огород, а там, батюшки мои, что понаделано! Середина лета, а лук весь выдернут и на грядках лежит. Еще перо зеленое. Чеснок зимовой — то же самое. Жена — в голос.
— Заткнись, дура! — приказал ей.
Она, тихонько воя, обрезала лук и плакала. В деревне оставить крестьянина без урожая не решится даже самый злобный человек. Ругаться друг с другом ругались, но до такой пакости дело никогда не доходило.
Промолчал тогда Егор. Кому пожалуешься?
А потом Полина чуть дом не сожгла и его самого. Вот тогда он пошел к Пимену.
Да, помотала ему нервов эта дура, никаких денег не захочешь. Егорка после этого и думать про клад забыл. Слышал краем уха, что пацан Першиных ночью в Выселки шатался, это уже после смерти Пимена было. Вроде искал там что-то.
Казалось, что та старая история забылась навсегда, а вот поди ж ты, нет. Все помнит. Сейчас как только услышал от Леньки про появление Першина и доронькинского дружка, сразу будто что в сердце толкнуло. Маня-то
