посадили по малолетству вместе с родителем, а то бы до сей поры лес валил на Колыме.
Сыч, грозя односельчанам немыслимыми карами, убегал. Он просто кипел от негодования. У него, как ни ловчил, все до паршивого ягненка переписали, налогом так обложили, что волком завоешь, а Пимена, по всему видать, никто не трогает. Живет на своих Выселках и в ус не дует. Повезло! Командир того партизанского отряда, которому помог Пимен, большим начальником стал.
Сычу в деревне никто не сочувствовал, ну его к лешему, скопидома зловредного, самим бы от нагрянувших ревизоров уберечься.
В семье бабушки часто вспоминали про прежнее житье, восстанавливая в памяти события. Колька жадно слушал и запоминал, о чем судачили взрослые, собравшись все вместе на ужин при свете керосиновой лампы (электричество в деревню так и не провели — неперспективно) за большим обеденным столом. Разговоры затягивались, если кто-нибудь из родственников приезжал в гости.
Колька не пропускал ни единого слова, как только речь заходила о Пимене, и засиживался за столом до тех пор, пока его не гнали спать. Он на лету жадно схватывал малейшие предположения старших. Намеки и недомолвки будоражили воображение восьмилетнего мальчишки.
Несколько раз пытался расспросить свою мать, но Тамара Александровна, ни разу в жизни не повысившая голос на сына, прикрикнула: — Не детского ума дело!
Он обиделся и отстал. Ну их, этих взрослых, с их тайнами! Сам разберется.
Колька не зря клевал носом, засиживаясь возле керосиновой лампы. Кое-что из разговоров он все же уловил.
Оказывается, не пустое болтали в Ежовке, Пимен и впрямь приходил свататься к его бабушке. И суму приносил, сшитую из грубого домотканого холста. Колька сам эту серую суму видел, тяжело поднимал её Пимен, длинный ремешок на могучее плечо накидывал и нутужно кряхтел.
Помер Пимен, и богатство его как сквозь землю провалилось, ушло, как вода из колодца. Ясное дело, в усадьбе на Выселках оно спрятано. Где же ещё ему быть, как не там? Почему никто не пойдет и не отроет его? Ведь стоит только как следует поискать…
У Кольки даже дух захватило, когда он думал об этом. Нет, эти взрослые просто странные люди. Лично ему на все эти сокровища наплевать сто раз. Хотелось помочь матери, которая, по словам вредной Доронихи, бьется одна, как рыба об лед. И потом, — сердце мальчика радостно стучало, — поиски зарытых сокровищ — да это же самое интересное и захватывающее на свете дело!
Вот почему он отправился ночью к бывшей усадьбе старого Пимена. И Славика подбил.
…Осторожно продвигаясь в темноте к заброшенному дому, Колька подбадривал сам себя: ничего особенного случиться не должно, Славик рядом, не надо трусить, а напугаться до смерти и среди бела дня можно.
Он направил слабый луч фонарика с севшими батарейками под ноги. Выхваченная из ночного мрака узенькая, заросшая травой полоска едва проглядывалась, свет, не достигая земли, растворялся в темноте.
Колька шмыгнул носом и зябко повел плечами.
Вдруг рядом послышался какой-то непонятный звук. Что-то живое шевельнулось в траве и задышало на него из темноты.
Колька притих, застыв на месте. До боли в глазах всматривался он туда, откуда послышались испугавшие его звуки.
Что-то небольшое прыгнуло к нему из темноты и тут же шарахнулось в сторону, сверкнув горящими глазами.
«Да это же кошка, — тихо засмеялся Колька, — кошка прошмыгнула, кто же еще!»
Из того места, куда прыгнула кошка, снова раздался легкий шорох.
— Шатаешься, людей пугаешь, — с укоризной сказал он вслух, чтобы подбодрить себя.
Снова прислушался, но звук, встревоживший его, не повторился.
Мальчик был настолько поглощен этим занятием, что не заметил, как изменилась погода. Ни с того, ни с сего задул встречный ветер, и гроза, застрявшая за Степаниками, медленно стала разворачиваться назад: на Ежовку, на Выселки — к дому Пимена, где потерялись в темноте два приятеля.
Но Кольке сейчас было не до грозы. Он сделал ещё несколько шагов и оказался рядом с домом.
Справа от него находилось глухое крыльцо с запертой дверью, а слева, стоило протянуть руку, было окно. Внезапный порыв ветра заставил мальчика поежиться от холода.
«А гроза-то, пожалуй что и будет», — запоздало подумал он, но уже никакая сила на свете не могла заставить его уйти отсюда.
Он посветил в окно фонариком, и блеклый лучик запрыгал в темных, давно не мытых стеклах.
В этот момент он увидел, как чья-то большая тень отразилась в окне. И тут же, следом, раздался протяжный звук, который пригвоздил его к месту. Колька похолодел. В горле пересохло, он даже не мог позвать Славика, торчавшего совсем рядом и даже не подозревающего, какие страхи приходится здесь терпеть. Его стало трясти.
Снова задул ветер, и опять раздался пронзительный звук: Ы-и-и… Вот, и опять, слушал и слушал он, — опять застонало, завыло рядом. В этом звуке было что-то знакомое, что-то подобное он недавно слышал. Тьфу ты! Колька с облегчением выдохнул. Да это же дерево старое от ветра скрипит, сегодня днем оно точно так же скрипело. Ну, конечно!
Вот опять ветер подул, и опять застонало, словно заплакал кто, да тоненько так, жалостливо. Днем, когда они со Славиком здесь крутились, дерево тоже скрипело, но тогда это было не страшно. А тень в окне? По телу опять побежали мурашки. Колька тряхнул головой и вспомнил слова своей бабушки Мани, что в старом доме, когда оттуда уходят люди, продолжается своя жизнь. Может, и чудная у него бабка, но…
Опять раздался непонятный шорох то ли из дома, то ли совсем рядом. И опять что-то живое, притаившись, задышало на него из темноты.
— Кис, киса, — дрожащим голосом позвал мальчик. — Иди сюда, иди, не бойся.
Но это была не кошка.
Он почувствовал, что чьи-то глаза следят за ним: внимательно, настороженно, карауля каждое движение, словно поджидая, что он вот-вот допустит промашку.
Дом, полный секретов своего странного хозяина, хорошо хранил его тайны. Темный, большой, он был полон страхов и опасностей.
— Колдуны-ы здесь жи-или, — от нового порыва ветра вслед за плачущим деревом завыло что-то рядом противным голосом бабки Варьки: — Колдуны-ы-ы…
Колька в испуге шарахнулся к дому, словно прося у него защиты, и задел рукой оконную раму.
Старое дерево, из которого был сделан наличник, громко треснуло. Колька метнул туда лучик фонарика и увидел, как вместе с трухой, ветхой паклей и ещё какой-то изъеденной временем дрянью на землю посыпались круглые желтые монеты.
Он подставил ладошку, часть монет шлепнулось прямо в руку.
Он, забыв про недавний страх, раскрыл рот и, затаив дыханье, застыл на месте.
И ради этого он пришел сюда темной ночью?.. Желтые кругляши, размером, примерно, с обычную трехкопеечную монету, показались ему неказистыми. А он-то думал…
Детская душа Кольки наполнилась обидой.
Значит, вот оно какое, схороненное наследство Пимена, о котором шептались взрослые, подсмеиваясь над собой… Они не верили, а Колька поверил. Только странно как-то все получилось.
Сейчас он был разочарован. В их небогатой семье редко появлялись денежные купюры крупнее десяти рублей, но при слове клад детскому воображению рисовались великолепные сокровища, а тут какие-то тусклые кругляши, тяжелые, правда.
Он вертел в руках одну из этих монет. На одной стороне был чей-то портрет и мелкие буквы, рассмотреть которые при неярком свете фонарика было трудно. На другой стороне — двуглавая птица, а под ней отчеканено: 10 рублей и год 1898.
Колька ахнул. До него, наконец, дошло. Да это же, это же царские червонцы! Он радостно шмыгнул носом и засмеялся. Ну и дурак же он!
— Тусклые кругляши, тусклые кругляши, — поддразнил он сам себя. — Золото это! Тусклые, потому что фонарик чуть светит.
Он наклонился, чтобы собрать упавшие на траву монеты. Обрушившийся из темноты удар, оттуда, где совсем недавно слышались странные звуки, свалил его с ног.
Ослепительно сверкнула молния. И тут же, вслед за ней, грянул первый удар разразившейся грозы.
Колька лежал на земле, молнии били совсем рядом, непрерывно, одна за другой, а на него все сыпались и сыпались желтые, ярко вспыхивающие в ослепительном свете яростных молний тяжелые монеты с двухглавым царским орлом. Падая, они исчезали в темноте. В гаснущем сознании мальчика монеты казались то громадными, как тарелка, и ослепительно блестящими — до рези в глазах, то мелкими, как начавшийся дождь. А ещё они больно-пребольно стучали по его стриженой беззащитной голове: тук, тук, тук…
Большая тень внезапно вынырнула из темноты и заслонила золотой дождь, словно хотела стереть его навсегда из памяти мальчика.
На детскую голову обрушился новый удар. Колька, уткнувшись лицом в сырую траву, потерял сознание.
Глава 3
Николай Федорович очнулся от воспоминаний.
За окном рассвело. Он потер рукой затылок, осторожно массируя его. Острая боль утихла, но тяжесть в голове осталась.
Много раз Николай задавал себе один и тот же вопрос: что же произошло с ним тогда? И не мог на него ответить. Не получалось. Терзал память, не находя себе места, но все было бесполезно. Хорошо помнил грозу, Славика, который дрожал и заикался от страха, заброшенный дом Пимена, помнил, как стоял один перед темными окнами, а дальше… Дальше — провал. Иногда во сне он видел монеты. Много монет. С портретом императора Николая II на одной стороне и с царским гербом на другой. Ведь не придумал же он все это!
Он наклонился, поднял с полу упавший золотой и подкинул его на ладони. Тяжелый…
Он сидел, обхватив голову руками, и пытался
