отследить события во всей их последовательности.
…В ту ночь Славик, почувствовав что-то неладное, стал громко звать его в темноте. Колька не откликался, а тут ещё и гроза началась страшенная. Доронькин, перепугавшись до смерти, рванул в деревню, поднял на ноги взрослых. Обо всем этом Першин узнал потом.
Очнулся он уже в Ежовке, рядом была мать, Тамара Александровна.
— А монеты где? Где клад? — первым делом спросил он, придя в сознание.
— Что ты, сынок, не было никаких монет, приснилось тебе, — успокаивала его мать и, смахивая слезы, гладила по искалеченной стриженой голове, когда он метался в жару на постели. — Нет никакого клада.
Она плакала и суеверно крестилась. В ту страшную ночь у неё появилась седая прядь волос.
— Петух… клюется. Вот я тебя, заразу! — Колька отмахивался руками от несуществующего противника и, прикривая голову руками, кричал: — Больно, ну больно же!
В бреду он все время вспоминал про петуха.
Тамара Александровна, как только стало возможно, увезла сына домой, в Москву, а потом долго обивала пороги у известных врачей.
Чего она только тогда не наслушалась, а вместе с ней и Колька!
— Грубые структурные изменения в тканях мозга отсутствуют, — говорил толстый профессор, обращаясь к Тамаре Александровне. — Сотрясение мозга вызывает остро наступающее нарушение функций мозга. Нарушение памяти, в данном случае — утрата короткого периода, — продолжал бубнить профессор, размахивая короткими руками с толстыми пальцами. — Ничего нет удивительного. Начисто стираются события, предшествующие травме.
Мать жадно ловила каждое слово.
— Повезло вам, дорогая моя, повезло, — ученый, сокрушенно качая головой, внимательно разглядывал рентгеновский снимок. — Случай уникальный, изумительный случай! В моей практике, доложу я вам, такое впервые. Мальчишка получил два удара по голове, один из которых мог свалить быка, и в результате — частичная потеря памяти, заметьте, частичная! — Толстяк нравоучительно поднял палец вверх: — Без малейшего заикания. Если бы удар пришелся чуть-чуть повыше, — в голосе профессора послышалось сожаление ученого, упустившего возможность понаблюдать интересный с точки зрения науки случай, — результат мог быть совсем другим. Считайте, что ваш сын родился в сорочке.
Тамара Александровна, обалдевшая от всего услышанного, сквозь слезы кивала головой:
— Да, да, конечно.
Она с мольбой смотрела на пузатого профессора, как на последнюю надежду, ожидая чуда.
— Скажите, а какие последствия…
Она, замирев, ожидала ответа на свой вопрос.
Профессор завернул такую речь, сплошь усыпанную научными выражениями, что ни Тамара Александровна, ни тем более Колька ни черта не поняли. Вернее, Колька-то этого дядьку хорошо понял: жив остался и дураком не сделался — вот что того сильно удивило.
Чуда, которого мать ожидала от посещения ученых мужей, не произошло. Головные боли, головокружения, быстрая утомляемость… Колька слишком хорошо знал, что это такое. Тошнота, как и обещали врачи, вскоре исчезла. А вот головные боли не проходили. И бессонница.
Он не знал, что его мучает больше: дурацкие страшные сны, от которых просыпался весь в поту, или полудремотное состояние, когда явь перемешивалась с нереальными событиями. Он безумно уставал после таких ночей и утром не мог встать с постели, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.
Мать опять возила его по медицинским светилам. После обследований, ответов на дурацкие, как казалось Кольке, вопросы, после утомительных бесед в полутемных кабинетах с высоченными потолками его выпроваживали вон. Тамара Александровна беседовала с врачами наедине. Колька послушно сидел в коридоре и рассматривал массивные, плотно закрытые двери, обитые дерматином.
Однажды дверь оказалась приоткрытой.
Хозяин кабинета, невысокий седой профессор с синими хитрющими глазами Кольке даже понравился. Во время обследования он несколько раз подмигивал парню: дескать, не дрейфь, все будет в порядке. Он не был таким занудливым и строгим, как все предыдущие лысые дядьки.
— Вы абсолютно правы, никаких ассоциаций, ни-ка-ких! — резкий профессорский голос был хорошо слышен в коридоре. — Что — головные боли? Я сам всю жизнь от этого страдаю. Поседел раньше времени. Обезболивающее принимать в исключительных случаях. Организм должен справиться сам, не навредите ему. — Он вздохнул. — К сожалению, головные боли могут остаться. Сейчас больше всего вам следует беспокоиться о другом: чтобы полученная травма не отразилась серьезно… — Седой ученый медлил, осторожно подбирая слова: — На дальнейшей жизни сына.
Тамара Александровна горестно всхлипнула.
— Удары по голове всегда чреваты непредсказуемыми последствиями. Проведенные обследования позволяют утверждать, что мальчик — нормален, уже сейчас он способен вынести посильные физические и умственные нагрузки. По- силь-ные! Не подстегивайте время, не провоцируйте…
Видно, профессор отошел вглубь своего обширного кабинета, и следующих слов Колька не разобрал.
— Воспоминания вернутся, провал будет потихоньку зарастать. Представьте глубокий овраг, который со временем…
Опять послышалось неясное бормотание.
— Какие-то обрывки воспоминаний могут всплыть много позже. Иногда память восстанавливается через день, через час, через несколько недель. Некоторые события стираются навсегда. Порой человек может помнить что-то выборочно.
Колька слушал, вытянув шею, стараясь не пропустить ни слова.
— …подсознание порой выкидывает с человеком коварные штуки… выпал из времени…
Это было последнее, что запомнил мальчик, утопая в потертом кожаном кресле.
Видно, Тамару Александровну обнадежила консультация с медицинским светилом. Она повеселела.
Жизнь постепенно входила в нормальное русло. Лишь одна тема была запретной в их маленькой семье: про поиски клада и Пимена.
Колька, жалевший мать, которая души в нем не чаяла и жила только им, никогда не заговаривал об этом.
Славик Доронькин, с которым он раньше иногда встречался в Москве, переехал в другой район. Его мать, вертлявая тетя Лида, к которой Колька всегда относился с опаской, до того она напоминала противную бабку Варьку, наконец смогла устроить свою личную жизнь и выйти замуж.
— За какого-то придурка, — сказал озлобленный Славик, когда они увиделись перед отъездом. — Молодится мамаша. Такую парфюмерию развела, смех один. Одно красит, другое подмазывает, тьфу, домой зайти нельзя, такая вонища. Меня вон в обновки вырядила, чтобы, значит, соответствовал. — Он смачно сплюнул, и тоскливо посмотрел на приятеля. — Съезжаться с ним решила.
Доронькин, сколько его знал Колька, постоянно ходил с непришитыми пуговицами и продранными локтями. Короткие штаны с небрежно пришитыми заплатами держались на тощей фигуре лишь чудом. Его матери дела до парня было мало.
— В таком затрапезе выпускать ребенка — срам один, — подсмеивались в Ежовке. — Мамаша небось опять в очередной раз судьбу свою устраивает, хахаля приваживает. Выпроводила ребенка на летние каникулы, стыдно сказать в чем, и гуляет себе. Варьке тоже не до внука, пока это она сплетни в округе соберет да обойдет всех… А парень, бедолага, так и шляется целыми днями не жрамши.
На этот раз Доронькин был обряжен во все новое и чувствовал себя прескверно. Но больше всего он был озабочен предстоящими изменениями и говорил, в основном, только об этом.
— А по голове тебя Мишка-Шатун шарахнул, больше некому, — напоследок уверенно сказал он. — Ясное дело.
В Ежовке Колька больше не был. Саму деревню снесли, переселив жителей в центральную усадьбу Родоманово. Бабушка Маня вскоре умерла, на похороны мать ездила одна.
Седой профессор оказался прав. Он был практически здоров, иначе разве сумел бы закончить Московский инженерно-физический институт (МИФИ) с отличием? В этом вузе дураков не держат. Поздно женился, вскоре развелся, семейная жизнь сложилась неудачно. Жена Людмила, собирая вещички после развода, сказала с обидой:
— Эти два года, что мы просуществовали рядом, у меня не было мужа, зато у твоей мамы всегда был отличный сын. Тебе никто не нужен.
Николай даже не обиделся на слова бывшей жены. Наверное, она права, ему действительно никто не нужен.
Пока мать была жива, кое-как держался на плаву. После её смерти образовалась пустота, заполнить которую было нечем.
К сожалению, и другой прогноз профессора подтвердился. Головные боли продолжали мучить Николая. И здесь врачи были бессильны помочь. При жизни матери он нередко глушил боль спиртным, а после её смерти совсем, как сказали бы в Ежовке, с катушек сорвался. После пьянок с трудом приходил в себя. Было стыдно, казалось, все знают о его недуге и косятся на него. Впрочем до этого Николаю было мало дела. Постепенно скатывался по наклонной плоскости, понимая, что добром это кончиться не может. С отвращением рассматривал себя в зеркало. Удивительно, но выглядел он все ещё прилично. Только вот как долго это протянется при такой жизни?.. Порода, видно, у него по матери хорошая, здоровая, крестьянская. На усталом сером лице появлялась ядовитая усмешка: значит, не скоро себя угробит, помучиться придется.
Никто не виноват, что он выпал из жизни. Таких, как он, много. Кому нужен его диплом, способности, как раньше говорили, молодого ученого? Идеи, замыслы, перспективы… Господи, слова-то какие ещё помнит! Надо было не комплексовать по поводу своих способностей, а идти торговать сотовыми телефонами. Перестраиваться, ловчить,
