бессознательное понимается как символическая система, но для Юнга бессознательное не сводится к системе: оно полно символов и даже символизированных предметов, образующих некий его субстрат. Либо этот субстрат может быть врожденным, но без каких-либо гипотез теологического толка 422
мы не можем себе помыслить, чтобы ему предшествовал некий опыт; либо этот субстрат оказывается приобретенным, однако вопрос о наследовании приобретенного бессознательного не менее сомнителен, чем вопрос о наследовании приобретенных биологических признаков. На самом деле речь идет не о переводе внешних данных в символы, а о сведении природы к символической системе вещей, ускользающих от этой процедуры только в том случае, если они становятся недоступны для коммуникации. Как и язык, социальное является автономной реальностью (впрочем, той же самой); символы реальнее, чем то, что они символизируют, означающее предшествует означаемому и определяет его. С этой проблемой мы еще столкнемся в связи с маной.
Революционный характер 'Эссе о даре' состоит в том, что эта книга вывела нас на этот путь. В фактах, содержащихся в ней, нет ничего нового. За два года до Мосса Дэви анализировал и обсуждал потлач, основываясь на исследованиях Боаса и Свентона, важность которых подчеркивал и сам Мосс начиная с 1914 г. Более непосредственно 'Эссе о даре' вытекает из работы Малиновского 'Argonauts of Western Pacific', опубликованной опять-таки за два года до труда Мосса; независимо от Мосса Малиновский должен был бы прийти к сходным выводам24. Такой параллелизм склоняет к мысли, что меланезийские туземцы и были настоящими авторами современной теории взаимности. Откуда же берется невероятная сила этих разрозненных страниц, еще почти не упорядоченных, на которых импрессионистские заметки соседствуют с вдохновенной эрудицией, сжатой в критическом аппарате, под тяжестью которого текст грозит развалиться; с эрудицией, подобравшей ссылки на американские, индийские, греческие, кельтские, океанические обычаи, казалось бы случайные, но всегда равно веские? Немногие при чтении 'Эссе о даре' не испытали чувств, подобных тем, которые так хорошо описывает Мальбранш, вспоминая о своем знакомстве с трудами Декарта: сердце бьется, голова идет кругом, а дух чувствует, пусть и неопределенную пока, но твердую уверенность в том, что присутствует при важнейшем событии в развитии науки.
Дело в том, что впервые в истории этнологической мысли была предпринята попытка выйти за рамки эмпирического наблюдения и достичь более глубокой реальности. Впервые социальное перестало зависеть от сферы происхождения данных - от анекдота, рассказа о диковинке, материалов, предназначенных для морализаторского описания или ученого сравнения, - и впервые социальное стало системой, между различными частями которой можно было найти связи, соответствия, объединения. В первую очередь стали сопоставимы продукты социальной деятельности, технической, экономической, ритуальной, эстетической, религиозной, то есть инструменты, предметы ремесленного производства, пища, магические формулы, орнаменты, гимны, танцы, мифы. Это возможно потому, что все они обладают общей чертой - переводимостью, осуществляемой в соответствии с теми характеристиками, которые будут анализироваться и классифицироваться и которые, даже когда они кажутся неотделимыми от определенных типов ценностей, сводятся к самым фундаментальным и общим формам. Впрочем, дело было не только в сопоставимости, но и во взаимозаменяемости постольку, поскольку различные ценности могли замещать друг друга в рамках одной операции. И, что гораздо важнее, за событиями социальной
24 См. по этому поводу примечание Малиновского в его книге Crime and Custom in Savage Society, New York-
London, 1926, p. 41, n. 57.
423
'изни - рождением, посвящением, свадьбой, договором, смертью, наследованием - и какими произвольными бы они ни выглядели за ситуациями, эазличными по числу и по распределению ролей участвующих в них пюдей, которые могут быть получателями, посредниками, дарителями; итак, : ами эти операции позволяют сведение к такому числу операций, групп или личностей, что остаются, в конечном счете, лишь базовые элементы некоторого равновесного состояния, по-разному понимаемого и по-разному реализуемого в зависимости от типа общества. Таким образом, типы становятся определимы через их внутренние свойства и сравнимы друг с цругом,
поскольку различие присущих им характеристик состоит не в качестве, а в количестве и порядке элементов, которые являются константными для всех типов. Приведем пример из работы ученого, который, вероятно, лучше всех остальных сумел понять и использовать возможности этого метода25: бесконечные серии празднеств и подарков, сопровождающие свадьбы в Полинезии, вовлекают в действие десятки, если не сотни человек, что уже довольно трудно для эмпирического описания. Однако они могут быть проанализированы в терминах тридцати или тридцати пяти подарков, передаваемых между пятью линиями родственников, находящихся в постоянной связи и разделяемых на пять циклов взаимности между линиями А и В, А и С, А и D, А и Е. Целое выражает определенный тип социальной структуры - такой, что, например, циклы В и С, Е и В или, наконец, Е и С исключаются, хотя при другой форме общества они оказались бы на первом плане. Этот метод настолько точен в использовании, что ошибка в уравнениях, полученных подобным образом, была бы вызвана скорее пробелом в знаниях относительно туземных обычаев, чем неверными вычислениями. Так, в цитированном примере цикл между А и В открывается подарком без компенсации, что тотчас наводит исследователя на мысль (если у него нет такой информации) о некотором действии, предшествующем матримониальным обрядам, хотя и непосредственно связанном с ними. Именно такую роль играет в вышеуказанном обществе увод невесты, а первый подарок, согласно самой туземной терминологии, является 'компенсацией'. Таким образом, можно было логически прийти к выводу о существовании подобного обычая, если бы это не было известно из наблюдений.
Легко заметить, что очень близкую технику операций и примерно в то же время, когда Мосс писал 'Очерк о даре', вводили Якобсон и Трубецкой, что позволило им заложить основания структурной лингвистики. В этой исследовательской технике суть была в различении чисто феноменологических данных, над которыми научный анализ не властен, и более простой инфраструктуры, которой феноменологические данные обязаны своей реальностью26. Благодаря понятиям 'факультативных вариантов', 'комбинаторных вариантов', 'группировки вариантов' и 'нейтрализации' фонологический анализ позволит определить язык через небольшое количество постоянных отношений, где возможная гамма допустимых комбинаций проявляется во всем разнообразии и явной сложности фонетической системы.
Подобно роли фонологии для лингвистики, 'Очерк о даре' ознаменовал начало новой эры в развитии социальных наук. Важность этого двойного
В Raymond Firth. We, The Tikopia, New York, 1936, chap. XV; Primitive Polynesian
Economics, London, 1939, p. 323. 26 H. С. Трубецкой 'Основы фонологии' ('Griindzuge der Phonologic', 1939) и различные
статьи Р. Якобсона, опубликованные в приложении к французскому переводу
Ж. Кантино, Paris, 1949.
424
события (к сожалению, оставшегося у Мосса лишь в черновом варианте) можно сравнить только со значением открытия комбинаторики для современной математической мысли. Одно из величайших несчастий современной этнологии состоит в том, что Мосс так никогда и не развил своего открытия и, таким образом, бессознательно подтолкнул Малиновского (не пороча его памяти, надо все же признать, что наблюдателем он был лучшим, чем теоретиком) к разработке соответствующей системы на основании тех же фактов и выводов, к которым оба ученых пришли независимо друг от друга.
Сложно сказать, как развил бы свою доктрину Мосс, если бы он согласился сделать это. Одна из его наиболее поздних работ, 'Понятие личности', также опубликованная в этом томе, интересна прежде всего не своей аргументацией, которая может показаться беглой и местами даже небрежной, а тенденцией, разворачивающей в диахроническом порядке технику перестановок, задуманную в 'Очерке о даре' скорее в применении к синхронным феноменам. Как бы там ни было, Мосс, скорее всего, столкнулся бы с определенными трудностями при разработке своей системы, и скоро мы увидим, почему. Но уж наверное он не стал бы придавать ту абстрактную форму, которую она получила у Малиновского: понятие функции, трактуемое Моссом по аналогии с функцией в алгебре (то есть подразумевающее, что значения в социальной системе познаваемы как функции друг друга), у Малиновского получило смысл наивного эмпиризма и стало означать лишь практические услуги, оказываемые обществу его обычаями и
