целовать его 'растроганная, гордая за меня, радостная '. Потом она укладывает его в постель и трогательно за ним ухаживает. 'Прощаясь с нею, я крепко и горячо ее обнял, как самого нежного, как самого близкого друга… я чуть не плакал, прижавшись к груди ее… '
Катя 'поражает 'своей сверкающей красотой, 'одной из тех. перед которыми вдруг останавливаешься, как пронзенный '. 'Блондинка 'тоже 'была чудно хороша, и что?то было в ее красоте, что так и металось в глаза с первого взгляда. Что?то, как молния сверкающее было в этом лице… 'Так похожи одна на другую эти 'гордые красавицы ', весельне хохотуньи и мучительницы.
Mme М. в повести — родная сестра Александры Михайловны^ романе. Она тоже уязвленное сердце, 'кроткая страдалица '. 'Ее грустные, большие глаза, полные огня и силы, смотрели робко и беспокойно, будто под ежеминутным страхом чего?то враждебного и грозного, и эта странная робость таким унынием покрывала подчас ее тихие, кроткие черты, напоминавшие светлые лица итальянских мадонн, что,, смотря на нее, самому становилось скоро так же грустно '. Такие женщины, продолжает автор, 'точно сестры милосердия в жизни '. О печальной любви Александры Михайловны, Неточка узнает из случайно найденного письма; развязка романа Mme М. происходит на глазах 'маленького героя '. Расставаясь с Н–м, она 'стоит бледная, как платок, и крупные слезы пробиваются из глаз ее '. Повторяется мотив письма: Mme М. теряет прощальное письмо своего возлюбленного, мальчик его находит и возвращает ей. Любовь героини повести столь же невинна и жертвенна, как и любовь героини романа. 'Эта связь, замечает автор, может быть не такова, как о ней предположить можно с первого взгляда. Может быть, этот поцелуй был прощальный, может быть он был последней, слабой наградой за жертву, которая была принесена ее спокойствию и чести. Н. уезжал: он оставлял ее может быть навсегда '.
Муж Mme М. продолжает линию Юлиана Мастаковича в 'Елке и Свадьбе 'и мужа Александры Михайловны в 'Неточке Незвановой '. Автор определяет этот тип, как 'доброе сердце, которое может оказаться величайшим злодеем '. М–г М. тоже 'ревнив не из любви, а из самолюбия '. Он рассуждает о 'правильной и оправданной рассудком филантропии ', но на самом деле — лицемер и эгоист. Характеристика его обогащается новыми чертами: он 'европеец, человек современный с обращиками новых идей и модных фраз '. Говоря об этом 'Тартюфе и Фальстафе ', автор неожиданно впадает в желчный и злобный тон; в словах его слышится личная обида и мстительность. Ненавистный ему 'остряк, говорун и рассказчик ', насмешливый и самовлюбленный, очень напоминает его недавнего друга, ставшего врагом: Ивана Сергеевича Тургенева. Если это предположение основательно, фигуру М–г М. можно считать первой карикатурой на знаменитого романиста и наброском к портрету Карма–зинова в 'Бесах '.
Сентиментальной повестью 'Маленький Герой 'завершается творчество Достоевского до каторги. Последнее его слово — утверждение 'высокого и прекрасного 'в шиллеровском духе. На пороге новой жизни, каторги и ссылки, писатель прощается со своей романтической молодостью. Тургенев в насмешку называл его 'Витязь горестной фигуры '. Достоевский подхватывает вызов: его повесть посвящена 'витязю '… 'маленькому герою '.
Наконец следствие по делу петрашевцев было закончено. Приговор генерал–аудиториата гласил: 'Отставного поручика Достоевского за участие в преступных замыслах, распространение письма литератора Белинского,, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти и за покушение, вместе с прочими, к распространению сочинений против правительства посредством домашней литографии лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепость на восемь лет '. Государь положил резолюцию: 'На четыре года, а потом рядовым '. Но, помиловав приговоренных к смерти заговорщиков, Николай I пожелал, чтобы это помилование было объявлено на площади после совершения обряда казни. В 'весьма секретных документах 'были предусмотрены все подробности церемонии. Государь лично входил во все детали: размер эшафота, мундир казнимых, облачение священника, эскорт карет, темп барабанного боя, маршрут из крепости на место расстрела, преломление шпаг,, облачение в белые рубахи, функции палача, заковка в кандалы. Три раза менялась инструкция. 22 декабря 1849 года состоялась эта страшная инсценировка смертной казни. В этот же день Достоевский писал своему брату Михаилу: 'Сегодня, 22 декабря, нас отвезли на Семеновский штац. Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться ко кресту, переломили над головами шпаги и устроили нам предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Вызывали по трое, следовательно я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что Его Императорское Величество дарует нам жизнь. Затем последовал настоящий приговор–Брат! Я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть, — вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да, правда! Та голова, которая создавала, жила высшею жизнью искусства, которая сознала и свыклась с высшими потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы, созданные и еще не воплощенные мною. Они изъязвят меня, правда! Но во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и жалеть, и помнить, а это все?таки жизнь. On voit le soleil! Ну, прощай брат! Обо мне не тужи… Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело во мне, как теперь. Но вынесет ли тело,, не знаю…
Боже мой! Сколько образов, выжитых, созданных мною вновь, погибнет, угаснет в моей голове или отравой в крови разольется! Да, если нельзя будет писать, я погибну!…. Нет желчи и злобы в душе моей; хотелось бы так любить и обнять хоть кого?нибудь из прежних в это мгновение. Это — отрада, я испытал ее сегодня, прощаясь с моими милыми перед смертью… Как оглянусь на прошлое, да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неумении жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, так кровью обливается сердце мое. Жизнь — дар, жизнь — счастье, каждая минута могла быть веком счастья.
Si jeunesse savait! Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму. Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце мое в чистоте. Я перерожусь к лучшему. Вот вся надежда моя, все утешение мое! '
Письмо написано через несколько часов после эшафота. Это слова человека, только что видевшего перед собой смер4ть. В письме слышится потрясенность души и радостная взволнЬванность возвращения к жизни. Испытания и страдания ничто, по сравнению с высшей ценностью жизни. 'Жизнь– дар, жизнь–счастье '. Достоевский в это мгновение напряженно чувствует божественную тайну бытия, благодать жизни. Этот мистический натурализм лежит в основе его философии. О благодати жизни, которая выше смысла, выше оправдания, говорит и князь Мышкин, и Ипполит в 'Идиоте ', и Макар Долгорукий в 'Подростке ', и старец Зосима в 'Братьях Карамазовых '. Грешники Достоевского спасаются любовью к 'живой жизни '. (Раскольников, Карамазов); омертвелые сердца погибают, несмотря на всю их премудрость (Кирилов, Ставрогин). Уходя на каторгу, писатель клянется в верности идеалу своей молодости: религии сердца. Отняты 'высшие потребности духа ', искусство, творчество, но 'осталось сердце 'и 'это все таки жизнь '! С благословением жизни соединяется славословие любви; так намечается лейтмотив 'экстазов 'у Достоевского (Алеша в исступлении любви целует землю). В письме встречается французская фраза: «Оп voit le soleil». Приговоренный к смерти вспомнил произведение Виктора Гюго: «Dernier jour d'un condamne»[112]): «Je veux bien les galeres. Cinq ans de' galeres, et que tout soit dit — ou vingt ans — ou perpetuite avec le fer rouge. Mais grace de la vie! Un format, cela marche encore, cela va et vient, cela voit le soleilb To же выражение: 'я вижу солнце 'повторяет и осужденный на каторгу Митя Карамазов.
Наконец из письма мы узнаем, что у заключенного было отобрано несколько листков рукописи, черновые планы драмы и романа и оконченная повесть 'Детская Сказка '. 'Детская Сказка ' — первоначальное заглавие 'Маленького Героя '; черновые планы драмы и романа пропали.
Эшафот был огромным событием в душевной жизни писателя; жизнь его 'переломилась ', прошлое кончилось, началось другое существование, 'перерождение в новую форму '. Для осознания всей значительности этого второго рождения понадобились долгие годы. Прошло почти двадцать лет со дня симуляции казни прежде чем Достоевский мог перевести личное переживание на язык художественных форм. В романе 'Идиот 'князь Мышкин рассказывает о последних минутах приговоренного к расстрелу. В
