одни. Роман в комнате с кем-то беседовал по телефону.
— Если не знаешь, значит, не любишь. Возвращайся!
Галка рассмеялась.
— Нет.
— Дура! — прошипел Виктор.
Галка откинув назад голову и, выставив на обозрение красивую шею, заливисто захохотала.
— Нет, Витенька, я — умная, — возразила игриво. — Я в кои веки встретила нормального мужика и не собираюсь его терять. Ромочка — хороший, правильный, сознательный. Мне с ним легко, просто, уверенно. Он не пьет, не выбрасывает денег на ветер, не цепляется к каждой юбке, не бегает по казино и кегельбанам. Он — правильный, как уголовный кодекс.
— Тебе не скучно с ним?
— Нет, напротив, очень весело. Я просыпаюсь счастливая, летаю, весь день на крыльях, засыпаю с улыбкой на губах. Я впервые ощущаю себя женщиной.
— Со мной, что же мужчиной была? — процедил сквозь зубы Виктор.
— С тобой я была не женщиной и не мужчиной. Я была рабыней обреченной на унижение, каторжницей приговоренной к горю и страданию. Семнадцать лет я не знала покоя и уверенности. Семнадцать лет ты мне изменял, пил, распускал руки, лгал, выносил из дому вещи, таскался по притонам. Семнадцать лет — огромный срок. Я устала от напряжения, от состояния боевой готовности, обид. От тебя, Витенька, устала. До чертиков, до одурения устала.
— Зачем же ты столько лет мучалась? Бросила бы, раз такой подлец, — буркнул Виктор.
— Не могла, — кокетливо опустив глаза, проворковала Галя. — Любовь зла…Я и сейчас тебя, Осин, люблю, — после краткой паузы продолжила жена, — и еще долго буду любить. Но издалека. Вблизи у меня на тебя аллергия.
— Какая к черту аллергия?! — вспылил Виктор. — Если ты меня любишь, возвращайся домой немедленно. Я ведь не пью больше. Я тебе обещаю…
— А блондиночке длинноволосой ты что обещал? С бабушкой девушку познакомил и в кусты? Нехорошо. — Галя тщательно изобразила сочувствие, даже вздохнула глубоко и печально.
Осин насупился. Про Ольгу он забыл. Опять забыл. Рядом с Галкой он почти всегда забывал других баб. Было в ней, что-то захватывающее, интригующее, влекущее, к чему привыкнуть нельзя. Другая бы сейчас на ее месте плакала или проклинала его, а эта смеется, зараза, издевается. Его невероятно злил шутливый тон, с которым Галка рассуждала о жизни и любви. О его жизни и любви.
— Не грусти, мой хороший. Не пьешь и ладно. Молодец.
Казалось, Галине безразлично прошлое. Ее полностью удовлетворяло настоящее: большая дорого обставленная квартира, широкоплечий Роман рядом, обиженный Виктор.
— У нас же дочка! Как же Даша? — напомнил он.
— Ни как! — Показная веселость в миг растаяла. Игривая кошка превратилась в тигрицу.
— Ни как, Осин! — прошипела бывшая жены. — В прошлом году ты выбил девочке зуб кулаком, потому можешь считать, что дочки у тебя больше нет.
Виктор вздрогнул. Значит, не снилось, не мерещилось, он, действительно бил дочку! Какой ужас!
— Я пробовала объяснить ей, что ты болен. Что не понимаешь, что творишь. Стало только хуже. Она боится тебя. И, наверное, ненавидит.
Вот они причины Дашуткиного отчуждения. Он, дурак, думал, Галка настраивает ребенка против отца родного, оказывается, сам виноват, козел, сволочь, ублюдок.
— Галя, — Виктор приступил к главному. — Об этом я и хотел поговорить. О запое, о смерти Азефа, о Даше. Понимаешь, творятся странные вещи…
Перед Галкой можно было не стесняться и смело выворачивать душу на изнанку, не лицемерить, не прятаться за маски. Она своя, родная, привычная. Ей можно доверять. Она поймет, посочувствует, поможет.
Однако в этот раз Галина проявила себя не лучшим образом. Выслушала небрежно, вопросов не задала, махнула рукой устало:
— Что учил, то получил.
Осин едва не взвыл:
— Я надеялся на твою поддержку. На жалость на худой конец.
— За что тебя жалеть? — разгневалась супруга. — Устроил из жизни вечный праздник — теперь расхлебывай. Мне надоело разгребать за тобой дерьмо. То ноги ломал, из чужих спален в окна прыгая. Гонорею приволок. Bently свой пытался заложить… — полились упреки.
— Стоп! — Осин прихлопнул ладонью по столу. — Когда это я машину закладывал?
— В ноябре. Если бы я не спохватилась, не заставила тебя оформить генеральную доверенность, ты бы и фирму продал, и квартиру, и меня с Дашкой.
— Врешь! Не было такого! Я ничего не помню! — взревел Осин.
— Еще бы! Ты как похоронил Азефа, словно с цепи сорвался. Ни дня без песни. Твои новые приятели тебя едва не разорили. Знаешь, сколько ты спустил с октября по январь? Пятьдесят тысяч баксов!
Виктор растерянно развел руками. Он полагал: его поили на халяву. На самом деле: он содержал всю шайку-лейку. Но пятьдесят тысяч?! Столько не пропьешь!
— Я, дура, сообразила поздно…
С общего счета в банке, Виктор без согласия жены мог снять не более пяти тысяч в месяц. Октябрь, ноябрь, декабрь. Уже пятнадцать. Остальные тридцать пять Осин одолжил!
— У кого?
— У собутыльников. Юридически заверенные долговые обязательства, на общую сумму тридцать пять тысяч баксов мне предъявил некто Михаил Дмитриевич Розин.
— И ты оплатила? — изумился Виктор.
— А как же! Пришел человечек, объяснил толково: гони бабки или покупай гроб для мужа. Полищук посоветовал: не связываться, юридически бумаги оформлены безупречно. А на будущее-сделать генеральную доверенность, то есть лишить тебя права распоряжаться собственностью и деньгами. Я перевела тридцать пять тысяч на указанный счет и тот час поволокла тебя к Глебу Михайловичу.
— Молодец.
— Тогда ты так не считал и бил меня, требуя денег. Как я только выстояла, одному Богу известно. Зато кровососы твои отстали. Поняли, что поживится не чем, и отвалили.
— Ужас. — Виктор сидел, обхватив голову руками, и медленно раскачивался. Дела обстояли гораздо хуже, чем он полагал. Бедная Галя. Бедная моя, он погладил ладонь жены.
— Прости, милая, прости.
— Бог простит! — Галя проглотила слезы и вымученно улыбнулась. — Потому, Осин, мне тебя и не жаль. Кончилась жалелка, была и вся вышла. А по сути вопроса, думаю, ты прав. Кто-то мстит тебе. С размахом и фантазией мстит. С большим размахом и фантазией.
— За что? — подался вперед Виктор. — Я не убивал, по дорогам не грабил. Мои грехи пьянство да разврат! Разве за это карают так жестоко?
— Не знаю. Я бы тебя убила, рука не дрогнула.
— То ты! — Виктор почти с облегчением выдохнул. Фраза «убила бы, рука не дрогнула» обычно венчала их скандалы и размолвки. — Тебе можно.
— Какая же, ты, Осин, скотина, — Галя снова пошла в наступление. — Год жил, не тужил. А хвост прижало, и прибежал! Возвращайся! Зачем мне к тебе возвращаться, если тебя не сегодня-завтра по миру пустят, или пристрелят в темном переулке?
— До этого не дойдет, — утешил Виктор. — Они пугают, пакостят. Хотели бы прикончить, давно управились.
— Еще не вечер.
— Да, — признался Осин. — Боюсь, многое еще предстоит. Я словно в западне. К чему бы я ни притронулся, все превращается в боль и разочарование. Позади меня руины, впереди страх. Я в панике.
Галя промолчала.
