Зови меня Алиса

ладно…

— Чёрный во-орон, я не твой… Пела Алиса красиво, чисто. Хоть девчоночий голос и не для этих песен.

— Вот летит ядрёна бомба Чтобы всё испепелить Чёрный ворон, черный ворон, Тебе нечего ловить… А этот куплет я не слышал. Понятно, он ведь оттуда!

— А вообще, войну эту ведь ждали, — сказал я. — В смысле, предвидели. Давно. Причём пророчили её ещё на десятый год. Только мало кто верил, что Китай правда нападёт. Думали, так и будет потихоньку нас китайцами заселять ещё лет сто.

— В сорок первом тоже мало кто верил, что немцы вот-вот нападут. Но готовились вовсю. А у нас наоборот, армию развалили, самолёты в металлолом сдавали.

— А ещё про ту войну песни есть?

— Не знаю, — ответила Алиса. — Может и есть. Такие же вот, переделочные. Вообще-то я ещё одну припоминаю. Её слепой пацан пел, который в городке побирался. Мы его накормили тогда, а потом нас обворовали. Унесли все продукты. То ли он был не слепой, то ли совпадение. В городке как раз беспредел творился.

— Я удивляюсь, как собаки ваши ещё возвращались.

— А что?

— Как их ни разу бичи не сожрали?

— Не знаю. Не поймали, значит.

— А что за песня?

— Песня? Сиротская, ясно дело. Послушать хочешь? Я кивнул. Алиса прикрыла глаза:

— Меж сопок, у таёжной речки
В селе мы жили небольшом
Меж сопок, у таёжной речки
В селе мы жили небольшом…

Каждые две строчки повторялись:

— Напали злобные китайцы
Село родное подожгли
Отца убили с первой пули
А мать живьём в избе сожгли
Сестру мою они схватили
И растерзали в тот же день
Я выйду на гору крутую
Село родное посмотрю:
Горит, горит село родное,
Горит вся родина моя
Из рук погибшего солдата
Я взял остывший автомат
На сопке сделал я засаду
Чтоб за родимых отомстить
Стрелял, покуда были пули
Да сам от лазера ослеп
Один остался я на свете
Остался круглым сиротой.

Я знал эту песню. Она изменилась, но ненамного. Её когда-то пела бабушка. Те жуткие строки так и врезались в память. Только она пела — напали чехи злые. Я тогда ещё удивился — где мы, а где Чехословакия. Потом узнал, что песня — партизанская, времен Гражданской. Такую вот память оставили в Сибири чехи — колчаковские каратели. А мотив для этих жутких слов казался слишком бодрым, что ли… Темнело за окном. Всё стало серым и бесцветным. Кое-где засветились квадратики окон. Я хотел зажечь свет, но Алиса остановила почему-то. Вот уже густая синева поползла со двора в окно. Я снова полез в шкафчик.

— Ты это брось, — сказала Алиса.

— Помянуть надо…

— Кого?

— Родину нашу. Друзей моих… всех. Они же в Новую Зеландию не свалят, тут останутся.

— Перестань. Не время ещё… себя хоронить. Убери бутылку. Будем Родину выручать. Оп-па! Вот это Алиса! Да! Надо действовать! А как? Мысли мои, видимо, ясно читались на лице. Как у Никулина в «Бриллиантовой руке».

— Сначала мне нужен выход в нэт…

— В Тырнэт? Вопросов нэт! Пошли!

Я ринулся полутёмным коридором в зал, к компу. С тихим воем комп ожил. Я подключил сеть, открыл поисковик, и пустил Алису в кресло.

— Разберёшься?

— Разберусь. Мэйл, Гугль, Яндекс, надо же, какие они старые. А что так медленно?

— Медленно? Мегабит. И на том спасибо, в наших-то краях. Ты видать, диал-ап не застала. Когда тридцать два килобита через телефон.

— У меня тоже нэт был медленный. И тоже тридцать два через телефон.

— Килобит?

— Почему? Мегабит.

— Ну нифигассе, медленный. Через мобильник, да? Разбаловались вы там.