Было около двух часов дня, когда Борис Николаевич снова подошел к нам и заявил, что через четверть часа начнется вынос тела.
Вслед за ним мы вошли в дом.
При нас покойника подняли на полотенце, и в сопровождении священнослужителей и хора печальная процессия двинулась к сельскому кладбищу.
Я не стану описывать всех подробностей похорон, так как вряд ли кому бы то ни было они не известны.
Тело было перенесено на кладбище при печальных звуках погребального пения и под рыдания хора опущено в землю.
Тяжелые комья сырой земли глухо ударились о крышку гроба, и вскоре доски последнего навсегда исчезли под землей.
Сырая земля все сыпалась и сыпалась. Когда она образовала неправильную кучу на поверхности, то под ловкими руками могильщиков сформировалась в обыкновенную могильную насыпь.
Последний аккорд погребальной песни прозвучал в воздухе, и все провожавшие мирно поплелись домой, почему-то шепотом вспоминая покойника.
Возвратился и я вместе с Шерлоком Холмсом.
В столовой уже был накрыт стол, и Борис Николаевич, все время сохранявший на лице печальное выражение, пригласил провожавших к столу.
Как водится на всех погребальных обедах, лица присутствующих, имевшие сначала удрученный вид, под влиянием вина постепенно смягчились, становясь веселее, и поминальный обед вскоре чуть не принял характер веселой пирушки.
Вероятно было около 7 часов, потому что солнце уже садилось, когда приезжие гости и духовенство встали из-за стола.
Вместе с тем к Холмсу подошел и Борис Николаевич.
— Теперь я свободен, — произнес он. — И если вы хотите, мы можем отправиться ко мне все вместе.
— Я готов, — ответил Шерлок Холмс. — Признаться, не вижу особенных причин, чтобы долго оставаться здесь. Все, что мне удалось открыть в спальне покойного, мало касается этих мест, и, отдохнув у вас, мы все равно должны выехать обратно в Москву, где я в скором времени надеюсь напасть на верный след.
Само собою разумеется, что сборы наши были недолги.
Подождав, пока Борис Николаевич отдаст последнее распоряжение, мы вместе с ним вышли на улицу и сели в элегантное ландо, запряженное тройкой, которое уже стояло у подъезда.
Между тем солнце совершенно село.
Сытые помещичьи кони, ободренные вечерней прохладой, поднялись с места, и экипаж быстро покатил по мягкой проселочной дороге.
До имения Бориса Николаевича было не более 7 верст.
Сначала дорога шла открытым полем, на котором темным морем колыхались колосья ржи. Потом она пошла лесом.
Это был густой еловый лес, давно не рубленый и, видимо, сберегаемый с давних пор покойным Карцевым.
Извиваясь то вправо, то влево, дорога шла среди этой угрюмой гущи, освещаемая лишь клочком неба, на котором искрились и играли мириады звезд.
Не знаю, как на кого, но на меня эта дорога производила впечатление чего-то таинственного и подавляла меня своею мрачностью.
И правда, проехав версты две с половиною, мы не встретили ни одного живого существа.
Было что-то странное в этом безлюдьи и безмолвии большого проселочного тракта, соединявшего имение дядюшки с имением племянника.
Я не мог утерпеть, чтобы не высказать своих мыслей сидевшему рядом с нами Карцеву.
— Напрасно вы удивляетесь этому, — ответил он, пожимая плечами. — Эта дорога соединяет прямым путем мою усадьбу с дядиной, и крестьянам с давних пор запрещено ездить по ней.
Выехав из леса, мы снова поехали по чистому полю и, наконец, прямо перед нами выросли контуры высоких деревьев усадьбы Игралино.
Стая собак встретила нас дружным лаем, но, услыхав знакомый оклик хозяина, псы смолкли, и наша тройка спокойно подкатила к самому крыльцу.
Старый дворецкий отворил нам дверь.
Низко поклонившись барину и окинув гостей подозрительным взглядом, он пропустил нас в переднюю комнату и помог снять верхнее платье.
Дом Бориса Николаевича не поражал особенною роскошью обстановки, но, несмотря на это, при первом же взгляде на любую из комнат можно было заключить, что здесь живет отпрыск старинной помещичьей фамилии, сохранившей не только все портреты своих предков, но и многие из их привычек.
Конечно, дом Бориса Николаевича нельзя было назвать дворцом.
Для этого он был чересчур прост.
Однако при взгляде на обстановку любой из комнат нельзя было не заметить, что все вещи здесь были подобраны с замечательным вкусом и отнюдь не отличались дешевизной.
— Прежде всего, господа, по чисто русскому обычаю я должен указать вам ваши помещения, а затем попросить вас отведать все то, чем богата моя хата, — радушно произнес хозяин, приглашая нас в дом.
С этими словами он провел нас через несколько комнат и, войдя в одну из них, сказал:
— Вот здесь, я надеюсь, вы сможете спокойно провести ночь.
Комната, в которую ввел нас Борис Николаевич, была довольно большая.
Кроме двух кроватей в ней помещались умывальник, шкаф, комод, мягкий диван и несколько мягких и обыкновенных стульев.
Нечего и говорить о том, что мы остались очень довольны отведенным нам помещением.
Поблагодарив Бориса Николаевича, мы направились вслед за ним в столовую, отделанную в русском стиле, где уже был сервирован ужин, поражавший изысканностью приготовленных блюд.
Несмотря на то, что во время ужина хозяин старался казаться бодрее и веселее, я не мог не заметить, что события этого дня еще не изгладились из его памяти.
Это было нормально, и ни я, ни Холмс не придавали этому никакого значения.
IV
— Вы, наверно, устали сегодня? — любезно спросил Борис Николаевич, обращаясь к Холмсу. — Поэтому я не считаю себя вправе долго утомлять вас. По правде говоря, я и сам несколько утомился сегодняшним днем, и поэтому, если вы не хотите ложиться рано, то я, во всяком случае, должен извиниться за то, что покидаю своих гостей.
— Я вас вполне понимаю, — ответил Холмс сочувственно. — Признаюсь, и мне хочется слегка отдохнуть. До сих пор я по глупому человеческому предрассудку не говорил вам того же самого.
— В таком случае, желаю вам спокойной ночи, — произнес Карцев.
С этими словами он удалился, оставив нас одних.
Заперев за ушедшим дверь, Холмс осторожно оглядел комнату и окно.
Это было единственное окно в комнате, и для вентиляции служила небольшая форточка.
— Однако хозяина мало заботит сквозняк, — как бы вскользь заметил Шерлок Холмс, вертя ручку форточки. — Она ведь совсем не запирается, и малейшего ветра достаточно, чтобы открыть ее настежь.
Вынув из кармана небольшую кожаную сумочку, он достал из нее несколько гвоздиков и наглухо
