Огорчаться поздно! Иван-чай В окне вагонном под откосами Мелькает призрак иван-чая. Кем надо быть, чтоб этот розовый Цвет миновать, не замечая? Ну что ж вы, русские художники, Народолюбцы, интроверты, Где ваши грубые треножники, Чернорабочие мольберты? Не скучно ль явкою с повинною Жить, узкогрудым интересом? «Бывало, шла походкой чинною На свист и шум за ближним лесом…» Не жаль вам заросли лиловые, Сиреневатые наплывы Отдать французам, бестолковые И безыдейные мотивы? И все по смерть ходить, как по воду, Все тьма, «столыпин» да теплушка… «Я понял, по какому поводу Слегка увлажнена подушка». Все по убийственному, этому, Слепорожденному, глухому, Напрасно в розовый одетому, В лиловый, в летнюю истому. * * * Облака, мои лебеди нежные!
И. Анненский. Потому-то и лебеди нежные, Что земными замучены формами, И не только вершинами снежными, Но верблюдами также двугорбыми, И рояля концертного крышкою, И Кремлевской стеною зубчатою, И поэта крахмальной манишкою, И шкатулкой, и паклей, и ватою. Только кажется, будто нездешние, А спроси у них, что они видели, — То полки они вспомнят потешные, То правителя в форменном кителе, То князьями покажутся, дожами, То прикинутся пленными, ссыльными… Как им хочется быть не похожими Ни на что, проходными, стерильными! * * * Первым на сцену является белый шиповник, Чтобы, наверное, знали, кто первый любовник, О, как он свеж, аккуратен и чист, — как Пьеро! Вот кто, наверное, всех обольщений виновник, Снов и иллюзий: печаль и сплошное добро! Он не отцвел еще, как зацветает махровый, Душный, растрепанный, пышный, свекольно-лиловый, Так у художников в ярком трико Арлекин Смотрит с полотен, все в скользкую шутку готовый Вдруг обратить, ненадежный такой господин. Третьим приходит, как шелк ослепительно-алый, С желтой середкой рассеянный гость запоздалый, Нами любимый всех больше и дикой пчелой. Кто им порядок такой предписал, тот, пожалуй, Знает, что делает, прячась за вечною мглой. * * * Однажды на вырицкой даче, в компании шумной, Я был поражен приоткрывшимся видом на реку, С какой-то неслыханной грацией полубезумной Лежавшей внизу и смотревшей в глаза человеку, Как будто хозяин держал у себя под обрывом Туманную пленницу в тайне от всех, за кустами, Турчанку, быть может, и прятал глаза, и счастливым Был, и познакомить никак не хотел ее с нами. Поэтому в дом пригласил и показывал комнат Своих череду затененных, с кирпичным камином: «Легко нагревается и хорошо экономит Дрова», и вниманье привлечь к полутемным картинам Хотел, и на люстре дрожали густые подвески, И плотными шторками окна завешены были, Вином угощал нас, чтоб мы позабыли о блеске, Мерцанье в саду — и его ни о чем не спросили. * * *
