Секрет ее сооружения был секретом архитектурным.
Снаружи здание гляделось в европейском современном стиле, но внутри перетекало в старинный особняк, который и позволил выдать по сметам постройку за реконструкцию.
Благодаря такому симбиозу здешний обитатель внезапно из узкого и строгого, похожего на корабельный, коридора с рядами латунных ручек попадал в лепной дворянский зал с полукруглыми окнами, а затем обратно в американизированный бар на нижней палубе…
Привилегированные люди Орды имели сюда специальные пропуска и наведывались вечерами — изредка, не злоупотребляя.
В основном же чудесный этот бар с громадной, в целый квартал, обитой кожею стойкой пустовал. Как и вся гостиница.
Привезший меня громадных размеров казах уведомил, что приходится прямым потомком Чингизхана. По случаю сельского праздника в чахлом скверике собралось человек десять на деревянных скамейках. Золотозубая народная певица с маленькими злыми глазами тянула песню, бесконечную, как дорога в степи. Вдоль главной улицы шеренгой инвалидов на деревяшках выстроились газетные щиты. Вбок от шоссе, в зеленой раковине аллеи, мелькнули, отразив кусочек голубого неба, прозрачные двери партийного особнячка — вроде входа в Зазеркалье. Пыльная девочка, спрошенная о дороге, замахала руками сразу во все стороны. Дымные изгороди, домишки в линялой побелке, пустыри. Тайный ночной намаз в доме местного кагэбэшника, оказавшегося моему провожатому младшей родней. Выпив, хозяин дома хватается за домбру: «Слава Аллаху, я теперь майор!» Стокилограммовый опухший казах кивает в такт струнам тяжелой головой с опущенными веками, как пьяный Будда. На полу под окном борется со сном сынишка хозяина в большой папахе. Подперев рукой голову, он слушает взрослых, вряд ли понимая русскую речь, и шевелит грязными пальцами маленьких босых ног.
Я посетил тебя вновь — в час заката.
Археология развалин незаметно переходила в жилье.
Повсюду появились роскошные вина, зато исчез сыр.
Тщедушный человечек в сморщенном пиджаке оказывался могущественным теневиком.
Всякий встречный с третьего слова принимался говорить о долларах.
В квартирах чуть потускнела позолота.
Все вздорожало, включая похороны: теперь перевозка покойника обходилась три рубля за километр.
Аэрофлотовская кассирша в своем бюро вела беседу разом с тремя посетителями, что-то мурлыкала в телефон, рылась в розовой куче десятирублевок, пробовала и швыряла шариковые ручки и вдруг запела низким приятным голосом.
Ближе к вечеру толпа на главном проспекте стала гуще и беззаботней.
Женщина в драгоценных шелковых лохмотьях вышла из автомобиля и направилась к стеклянному входу в ресторан.
За высоким мраморным столиком забегаловки в одиночестве беседовали двое молодых людей, угощаясь инжиром с блюда.
Повсюду шуршали деньги.
Фуникулер возносил к уже зажегшимся наверху огонькам и спускал нагулявшихся вниз, к повседневным заботам.
В окне проплывающего мимо лепного дома застыла декольтированная старуха с малиновым овалом помады на пудреном меловом лице и неестественно черными волосами.
Она казалась большой фарфоровой куклой в витрине.
И не понять было, сожалеет ли она об уходящем времени.
Средиземноморье.
Овечий сыр, оливки и зелень на завтрак.
Ленивое солнце.
Развалины византийской виллы с уцелевшими сводами глядящих в пустынное море окон и снующими по серой кладке вечными ящерками.
Их выпуклые глаза любовались легионерами Антония.
Теплое материнское чрево человечества.
Вид с моря.
Приветливые мысы, тут и там запятнанные отбеленными солнцем оливами.
Укромные малоазийские бухты, дававшие приют еще ходившим вдоль здешних берегов финикийским галерам.
Неравномерные цепочки апельсиновых деревьев с фиолетовыми кляксами теней вокруг стволов.
Отлогие овечьи холмы.
Синяя вода, еще и теперь изобилующая рыбой.
Только тут, по берегам этой благословенной лужи, и могла зародиться цивилизация, столь соразмерная человеку.
На гвозде в рубке гремит приемник.
Голый до пояса турок-капитан в такт музыке приплясывает у штурвала, и его порыжелые на солнце косички подпрыгивают на горячей коричневой спине.
Город Солнца
Мы наняли яхту и отправились в Фазелис, основанный беженцами из Трои еще в VII веке до Христа.
Он занимал приподнятый к оконечности мыс, некогда увенчанный храмом.
Развалины бань, амфитеатра, жилья с остатками покрывавших полы бело-голубых мозаик. Место для публичных собраний. Акведук. Рухнувшие в воду плиты стен, загораживавших военную гавань с моря: теперь раздолье для ныряльщиков. В соседней бухте — торговый порт с останками не то сторожевой башни, не то колоннады для парадных встреч, не то портика для совершения оптовых коммерческих сделок.
Экономно, уютно и умно устроенный мир приморского древнегреческого городка.
На другой день нас перевезли километров за полтораста вдоль берега, в новопостроенный норвежский отель. С подковой ступенчатых корпусов вокруг громадного, неправильной формы голубого пятна бассейна. С черепичными навесами многоместного ресторана, баров и магазинчиков. С окутанными кондиционированной прохладой холлами.
Если его раскопают веков через десять — пятнадцать, разберутся ли в предназначении курортного мирка, солнечного филиала холодной Скандинавии, связанного с метрополией пуповиной челночных авиарейсов?
Не удивлюсь, если будущий археолог примет руины за воплощение социалистической мечты — за Город Солнца с мудро выверенной планировкой жилищ, с культом телесного здоровья и красоты, с местами для общих трапез, собраний, водных и музыкальных развлечений…
Не переносим ли на античные руины и мы, трактуя их назначение и обустройство, свои представления о разумном и прекрасном? Время, может статься, сплошь и рядом обманывает, сберегая выдающиеся частности и перемалывая в пыль непрочную и невзрачную повседневность.
Иной вопрос, так ли уж оно при этом слепо, если отбирает достойное, творя свой миф и оставляя человеку идеал — хотя бы в прошлом.
Камешки на берегу как разноцветные рыбки.
Прибой и ветерок заглушают музыку с проходящих мимо прогулочных катеров, так что до берега доносится только слабое ритмическое звяканье ударных.
