Новый мир. № 7, 2000

Желтым куклам в лоскутьях цветных,
Где великое дикое поле
Плавно сходит к хвалынской воде,
Видел я байронической боли
Тот же признак, что виден везде.
Средь уродливых, грубых диковин,
В дымных стойбищах с их тишиной,
Так же страстен и так же духовен
Поиск воли и дали иной.

Не знаю, читал ли это стихотворение Николай Заболоцкий, но его поэма «Рубрук в Монголии» (1958) кажется соотносимой с поэтикой и проблематикой этого стихотворения Липкина.

Евразийство не как политическая доктрина, но как творческая картина мира — веская и логичная составная отечественной культуры.

Вообще Липкин, возможно, последний эпик в нашей поэзии, легко укладывающий в стихи историософские мысли. В его сознании и слове иррациональная циклопичность истории упорядочивается до исторической аксиомы. А все потому, что он проанализировал и продумал то, что для многих стихотворцев просто малоинтересный и «темный лес». Они пишут о себе и о том эмпирическом, что соответствует их недостаточно крупным личностям. А Липкин же думает о загадках мира, истории и судьбах народов. Он поэт гораздо б б ольшей мировоззренческой массы. И глубокого осмысления трагедии XX века. Стихотворение «Размышления в Сараеве» (1968) — яркий тому пример:

…На узкой улице прочел я след ноги
Увековеченный, — и понял страшный принцип
Столетья нашего, я услыхал шаги
И выстрел твой, Гаврила Принцип,
Дошедшие до нас, до тундры и тайги.
Когда в эрцгерцога ты выстрел произвел,
Чернорубашечный поход на Рим насытил
Ты кровью собственной, раскол марксистских школ
Ты возвестил, ты предвосхитил
Рев мюнхенских пивных и сталинский глагол.

Поразительные стихи. Поэт словно захлебывается — четырежды повторенное «ты»! И вместе с тем — какая точность исторического определения.

…Редкий случай: б б ольшая, во всяком случае никак не меньшая, часть стихотворений Липкина написана после шестидесяти. Там, где другие оказываются уже на износе, он набрал спокойную и ровную силу. Липкин избежал декаданса и доказал, что стихотворство не исключает здоровья — умственного и лирического одновременно. Ветхозаветный инстинкт самосохранения в данном случае возобладал над традиционным для пишущего по-русски стихотворца самоиспепелением. Еще в 1946 году поэт лаконично сформулировал секрет выживания (стихотворение «Договор»):

Если в воздухе пахло землею
Или рвался снаряд в вышине,
Договор между Богом и мною
Открывался мне в дымном огне.
И я шел нескончаемым адом,
Телом раб, но душой господин,
И хотя были тысячи рядом,
Я всегда оставался один.

Счастливо заключенный «договор с Творцом» — вот где разгадка тайны творческой уравновешенности поэта. А также и секрет творческого долгожительства. При этом поэт на то и поэт, чтобы не самоизолироваться от боли мира и — при всей осторожности — не бояться «вызывать огонь на себя» и имманентно воспринимать бедствия бытия:

Если верить молве, —
Мы в начале поры безотрадной.
Снег на южной траве,
На засохшей лозе виноградной,
На моей голове.
Днем тепло и светло,
Небеса поразительно сини,
Но сверлит как сверло
Мысль о долгой и скудной пустыне,
На душе тяжело.
И черны вечера,
И утра наливаются мутью,
Плоть моя — кожура.
Но чего же я жду всею сутью,
Всею болью ядра?

Вот стихотворение, чья актуальность, кажется, «на все времена». В самом деле: когда у нас в России нет такой «молвы» и когда мы здесь — не «в начале поры безотрадной»? Не упомнить.

А в совсем недавнем стихотворении здесь он вопрошает еще отчетливее:

Настанет день, настанет час,
Низвергнется мертвящий газ,
Громада непонятной пыли…
Ужели Бог отвергнет нас
И мир забудет, что мы были?

Конечно, вопрос вопросов. Хотелось бы верить, что настоящая поэзия самим фактом своего существования отвечает на него утешительным для нас образом.

Семен Липкин — серьезный поэт. Кажется, ему и в голову никогда не приходило делать из поэзии баловство. Может быть, его поэзии не хватает чувства юмора. Но сейчас столько поэтов-затейников, что она воспринимается как пронесенная через десятилетия доблесть. Она, повторю, серьезна в самом точном и четком значении этого слова. Никогда она не подмигивает читателю, не ухмыляется, не строит цинических, ставших уже дежурными рож. Вот поэзия, достойная уважения, а в высших проявлениях своих — восхищения. Поэзия ясная, честная и прямая.