сердце, набитое ритмами со стороны Азии Средней. Мы недоели морошки — в дремучем лесу буйные крики летят из кремлевской стены, пьяные бредни. Честный язык, намоловший немало вранья, шаг по брусчатке, впечатанный в камень сырой, горькое горе. Сколок погибшего слова под сердцем храня, около рынка по воздуху шарю рукой в северном море. Высокий берег Свою чеканили монету, хлеб в метрополию везли, по вечному скучали лету на северном конце земли. Цикорий цвел, изнемогая от блеска бронзовых зеркал, — сияй, Горгиппия родная! И козы блеяли со скал. Над морем сероводородным звенел закатный алый шар, и на ветру международном лес полыхал, шумел базар. Гремели орды лавой конной по раскаленному песку и женщин с грудью обнаженной прихватывали на скаку. О преходящих непогодах высокий берег умолчит, и о шести моих походах[6] молчит кладбищенский гранит. Но говорят аборигены о новых дырках на ремне, и спорит скарабей священный с навозным братом — обо мне. При мне рожает мать-природа, раздвинув лядвии свои. Язык ушедшего народа поет, как в море соловьи. Пчела с цикадным подголоском под Марриконе запоет, и тутошним беленым воском залепит уши мореход. За крепостной стеной домашней сдается комната в любой разрушенной турецкой башне, встающей в дымке голубой. Хвала шести моим походам за то, что я еще могу меж кладбищем и винзаводом жить на высоком берегу. * * * Это посох в спине суковатый, или воздух, спрессованный в мозг, или кровельщик сходит крылатый под Кремлем на дырявый киоск — сизокрылый ремонтник, воркуя, пресловутый сизарь повторит скрытый смысл твоего поцелуя: — Ничего, подождем, не горит. Это память, на Лобное место бросив опытный взгляд на ходу, старой брошенкой, вечной невестой в Александровском бродит саду. Я клянусь тебе кайрой убитой, я ручаюсь вороной живой, что не рухнет с небесной орбиты камень, схожий с моей головой. Фаликов Илья Зиновьевич родился в 1942 году во Владивостоке. Окончил филологический факультет Дальневосточного государственного университета. Среди восьми изданных им книг — «Ель» (1982), «Месяц гнезд» (1986), «Ласточкино лето» (1990). Живет в Москве.
Николай Байтов
Суд Париса
Повесть
Рассказывает Валерий Вениаминович В. Я не знаю, верить ему или не верить. Он странный. Иногда и не поймешь, о чем он говорит: волнуется, начинает глотать слова или бормочет что-то бессвязное, как во сне. А то остановится и молчит несколько минут, глядя испуганно на что-то за спиной, за затылком собеседника, и тому опять приходится думать, что Валерий Вениаминович заснул внезапно с открытыми глазами прямо посреди рассказа. Задашь ему вопрос — он: «А? Что? — Начинает вспоминать: — Я хотел… какое-то слово… вылетело из головы»… — и в результате вдруг вспоминает что-то совершенно другое, о чем вроде бы и не собирался говорить…
Рассказ записан на магнитофон. Я передаю его по возможности плавно, без перескоков, стараясь домыслить, интерполировать связи между фрагментами. В тех случаях, когда это затруднительно, я ставлю в скобках свои собственные пояснения.
