Я почувствовал, что кто-то деликатно трогает сзади мой узелок.
— Ну вот… вроде нормально, — довольный шепот Геры.
По-ихнему — хорошо?! Ну и ладно! Отдирают полотенчико почему-то с волосками… Свет! Утро пришло! Переплыл ночь на фамилиях!
И осталось еще! Вольноплясов, Сферидзе… Надо еще? Вьетнамец Во-Во… на вьетнамца, наверно, похож? Узнать бы! Но вместо зеркала в моем распоряжении лишь бездонные очи моих друзей — туда вглядываюсь… Но восторга не вижу, скорей — ужас.
— Да-а… проспали мы с тобой… — Гера проговорил.
— Да-а-а… есть маленько! — друг подтвердил.
— Ну что там… что? — нетерпеливо хотелось спросить тоном хорошенькой дамочки, выходящей из парикмахерской.
Но, видно, они напрямую со мной общаться не хотели. Стеснялись. О чем-то тревожно зашептались, поглядывая на меня. Производственное совещание.
Лицо стало стремительно расширяться — чувствовал это по уменьшению глаз. Тряслось как тесто, если кивнуть.
Затворы забрякали.
— Выходи!
— Что с вами? — лысый вскричал.
Да, впечатление, видать, сильное!
— С нар упал, так удачно! — ответил я. И губы не мои!
— Посмотрите на себя! — проговорил лысый отрывисто. Слишком отрывисто… Совесть прихватила? Выдвинул ящик стола, вынул зеркало с резной ручкой (девичья услада), резко мне протянул. Видно, держал этот инструмент специально для таких случаев.
Глянул. Точно, не я. Какая-то баба. Рыхлость, точней, опухлость бордово-фиолетовая, причем еще в мелкую клеточку от вафельного полотенца… Но, в общем, я худшего ожидал. Сверкнул глазами. И вышло! Нет, ничего…
— Благодарю вас! — Зеркальце вернул.
Они, видимо, тоже большего ожидали. Лысый вздохнул, да и второй не смог сдержать вздоха разочарованья — видно, большего ужаса от ненавистной Совдепии ждал. Но, как говорится, — чем богаты!..
— Ну что нам скажете? — лысый спросил.
— О чем?
— Он не понял еще! — за неимением других собеседников обратился он к чубатому, но тот разгневанно молчал. И гнев его, похоже, относился и к напарнику, и ко мне — мало я пострадал за идею, по его меркам. Знать бы еще, что за идея.
Так что с лысым, похоже, лучше у нас отношения.
— У тебя ж отличная специальность есть — подлодки! На хер ты в это словоблудие полез? — посочувствовал лысый.
— В какое?
— В политику!
— Вот уж нет!
— А… куда?
— Ну… слова люблю.
— Слово есть Бог! — лысый произнес. — А ты кто?
Ну да. Слово есть Бог. И КПСС!.. А ты не суйся!
— Нас не только политика интересует! Мы вообще обязаны слово оберегать… от пачкунов разных! — он пояснил.
— Ну… и на что я покусился, по-вашему? — Голос мой дрожал.
— Да лучше политику пришить тебе… чтобы ты заткнулся! — решил он.
— Ну уж это-то совсем не за что!
— Ладно. Мы не на диспуте! — поднял трубку. — Давай!
Жоз, Соня и Кир появились. Вот это настоящее зеркало — по лицам их действительно ощутил, как я выгляжу.
— Упал, говорит! — лысый пояснил. — Ну, что скажете… допускал ваш друг антисоветские высказывания? Или продолжим? — Он кивнул на меня.
Я стал подмигивать, особенно Киру, хотя лицо плохо меня слушалось. Мол, то, что вы видите, это, наоборот, — очень хорошо, большая удача, совсем не то, что должно было быть. Большая удача! Но они неправильно поняли меня, а от подмигиванья даже вздрагивали — решили, очевидно, что голова моя не только снаружи пострадала, но и внутри.
Нет, не взбодрить их. Явно — дрожат!
— Ты учти, — лысый к Жозу обратился, — что сегодня на матче сам Ездунов будет. Понял, нет?
Жоз покорно кивнул.
— Ну… а с твоей работой, — повернулся к Соне, — решается вопрос.
Соня дерзко сверкнула своими очами, но не ответила ничего.
— Ну а святому батюшке, — к Киру повернулся, — совсем стыдно в эту грязь лезть!
Кир потупился.
— Вот и волосы уже у вас отросли подходящие, — от насмешки лысый не удержался, — так что дело за малым!
Тишина.
— Ваш прямой долг… заявить, что судьба вас случайно… случайно, подчеркиваю, свела с ярым антисоветчиком, который пытался вас вербовать, — подытожил он.
— Куда? — Кир смело поднял голову.
— Это мы напишем! — Улыбаясь, лысый шлепнул по бумажной стопке. — Свободны!
Слегка запутавшись в дверях — кто первый? — друзья мои вышли. Могли хотя бы бросить прощальный взгляд, но, видно, неблагоприятное я произвел на них впечатленье.
В камере я один оказался — красота! — но скоро и хирурги мои вернулись, злые как дьяволы.
— Хер мы получили с тебя! — в сердцах Гера доложил. — Начальство недовольно!
— Чем же не угодили мы им?
— Да вид, говорят, у тебя больно цветущ! И держишься нагло! — Гера поделился: — Даже добрый и тот недоволен! Велели по-настоящему делать тебя.
Мои Пигмалионы явно были не в духе! Но потом отошли.
— Ладно… попробуем еще раз… по-человечески! — Гера произнес. — Но немножко уж… пожестче придется! — Он растянул полотенце, и друг его финкою кусок отхватил — треть примерно. По-божески.
— Ну давай твою личность… незаурядную! — с улыбкой Гера произнес.
Вот это боль! До рассвета точно не доживу! И если я связан… с Высшим Разумом… то что-то важное у Него надо попросить. В последний раз. В первый, можно сказать, по-настоящему раз — он же последний! Ну что?
Судя по некоторому просвету в глазах, я обратился к лампочке.
Для себя, я думаю, поздно что-либо просить — даже если выживу, головой свихнусь. За друзей просить надо… Слушай… если Ты есть. Им помоги! Ведь если они… расколются — то целыми не будут уже! Так, осколки. Им помоги остаться!.. Как? Уж это Тебе видней! Но сделай, чтоб не превратились они в дерьмо! Ладно?
Нет ответа!.. И вдруг — лампочка явно мигнула!
Ответ! И снова мигнула! Явный ответ! Но какой конкретно? Да — нет? Да — нет?
Узнаем. Я лег с чувством выполненного долга. Хорошо поработал — даже боль ушла!
— Вставай! Подарочек тебя ждет! — голос Геры.
Я вскочил. Кто-то содрал с лица полотенце вместе с волосками.
В камере стояли мои друзья! Кир! Соня! И не только! Центром сцены, несомненно, был МБЧ, маленький большой человек из санатория ЦК «Горный воздух».
