Нет, правда: все эти «будет» или «позвоните часа через два»… Обещания передать. И что не отзванивал. Но тут уж что говорить? Не хочет — вот и все.
А потом и вовсе перестали трубку снимать — ни голосов, ничего. Глухо. Только длинные гудки.
И его нигде нет, никто ничего не знает.
Такое, впрочем, тоже случается.
Нет человека и нет. Может, в командировке, может, переехал, не исключено, что и вообще куда- нибудь совсем далеко, за океан, например, бывали случаи. Без прощаний, никому не сообщив. В прежние времена (недоброй памяти) так даже очень часто бывало: раз — и нет человека. Куда подевался? А лет через десять — двадцать объявляется. Или не объявляется.
Кому, в конце концов, какое дело?..
Анатолий Найман
Фисгармония
Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
* * * Жму на клавишу и на педаль — ну стони, фисгармония! Отвращенье мое передай к торжеству беззакония, а точней, к торжеству хоть чего, хоть неведомой сущности. Что за рабский восторг, что число отчуждает от штучности! В современный надрыв и напряг свой скулеж под ударами перекачивай с помощью тяг, сколь бы ни были старыми. Потому что и музыка сфер без тебя, фисгармония, не аккорд пустоты, а обмер. Барабан. Церемония. * * * Траурным шарфом клетка обвита, спит канарейка, полночь в кавычках. Несправедливо, fuga et vita, жизнь, убегая, время ей вычла. Ведь и всего-то петь ничего ей, даже у моря в климате жарком, — что ж ты, хозяин, собственной волей свист ее душишь шелковым шарфом. Участь и так уж пленной испанки меньше пропета, больше забыта — не досаждай ей в стужу, по пьянке, жизнь, убегая, fuga et vita. Перечитывая старые письма 1 Сгнила клетчатка, колер потух. Только где ты проходила, облачко виснет, щекочущий дух греческого кадила. Не задержать ни свистком, ни сачком, ни птицеловной сеткой ту, что боярышниковым цветком пахнет, листом и веткой. Пурпур кровей и кишок перламутр бритвы напрасно пороли в ней, добровольно вкопавшей внутрь куст безымянной боли. Вешняя плоть, нежная слизь, Евой зовись, природой, юностью, садом, жизнью зовись, мучай себя, уродуй — есть только ты, ты одна, сама, счастлива, неуязвима — в хрупкой бумаге хмельного письма, в пенье из рощ Элевзина. 2 Подумаешь, даль, Камчатка. В классе любом есть камчатка. Ну последние парты. Но тут, чтобы знать, что жив человек, не дом надо искать его, а, развернув карты, взрезaть конверт. Трава выше всадника, где пишутся письма. Где говорят «лoжить» вместо «класть». И есть, стало быть, те, кто говорит. И есть, стало быть, лошадь. Не обсуждается, что седло трет. Седла трут, если такой вышел расклад. И хотя потом человек умрет, какое счастье, что он сейчас выжил. 
