— А ты намажь лицо сметаной да дай собаке — пусть оближет.
Кислый сначала смеялся, а потом так и сделал. И лицо у него сразу очистилось.
Однажды пришел еще один офицер из части — капитан Вершин. Вершин очень переживал, что у него повыпадали почти все волосы. Не старый еще, а совсем лысый. Сестры тогда помазали ему голову елеем из храма, и волосы у капитана снова стали расти. Вершин потом часто приходил к сестрам, приносил им продукты. А через какое-то время, когда воинская часть ушла, сестры узнали, что все их знакомые офицеры — Чебыкин, Кислый, Вершин — погибли где-то в Чечне. Взорвалась машина, на которой они ехали.
Брат Андрюша так и прозвал своих старушек — «три сестры». Вечерами, когда он приходил из школы, он часто дразнил их. Доставал книгу и тоненьким, писклявым голоском декламировал из пьесы Чехова:
— Дорогие сестры! Страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас… Счастье и мир настанут на земле… И помянут добрым словом тех, кто живет теперь… Музыка играет так весело, так радостно… Еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем!
Кто-нибудь из сестер ему отвечал:
— Мы в миру низкби, а у Бога близкби. Нас в какую сторону ни поверни — мы всё одинаковые. Пониже согнешься — чего-нибудь дождешься…
— Каково! — размахивал Андрюша книгой. — Ведь когда написано! Сто лет назад! А где радость и счастье?
Младшая, баба Ганя, ему отвечала:
— В последние времена спасется тот, кто будет жить не так, как все…
Потом, когда школу в поселке закрыли, Андрюша уехал в Москву. Там он познакомился с девушкой по имени Полина. Они уже совсем было решили пожениться, договорились о свадьбе, как Полина скоропостижно скончалась. Андрюша долго не мог прийти в себя. Когда он приезжал к сестрам, он все плакал и рассказывал, какая Поля была необыкновенная женщина. Он начал писать о ней книгу и присылал сестрам исписанные страницы. У старушек уже накопилась целая папка Андрюшиных бумаг. Читать они их не читали, но хранили добросовестно. Старушки все время молились за своего брата и продолжали жить своей жизнью. К ним по-прежнему с утра до ночи шли люди. У кого болезнь, у кого пропажа, кому жениха или невесту выбрать — все со своими скорбями к ним. И все говорили: что сестры скажут, то и случится. Однажды Кулагина Анфиса просила сестер помолиться за своего сына, чтобы бросил курить. Ведь ребенок совсем еще… Сестры ничего сразу ей не сказали, но через несколько дней у сына Кулагиной появился на губе большой прыщ. Мальчик долго не мог курить — губа сильно болела, а потом и вовсе оставил папиросы.
Как-то в поселке проездом был архимандрит Кирилл, который уже давно слышал о сестрах. Он предложил им идти в монастырь, принять постриг. Но сестры отказались, сказали, что у них другой путь. А местный батюшка отец Владимир потом говорил, что жизнь сестер выше монашеского подвига и сами они выше схимников.
— Сам Дух Святой говорит через них…
У сестер дома было много икон и среди них икона Царя Мученика Николая II. И вот как-то раз читали они акафист перед этой иконой и вдруг видят — по краям киота стекает маслянистая жидкость янтарного цвета: миро. И благоухание в комнате такое, что не передать. Матрона обтерла икону платком, а на нем масляные пятна остались. Было это 17 июля, в день убиения Царской Семьи. На другое утро сестры отнесли икону в храм. Отец Владимир отслужил перед ней молебен, икона снова стала мироточить. Батюшка приложился тогда к образу и говорит:
— Благодати-то сколько! Сколько благодати!
Кристина тогда же ходила в храм смотреть на чудо. Она и впрямь видела, что по краям киота ручейки стекают. Четыре с правой стороны и два — с левой. И тянутся они не прямо сверху вниз, а сворачивают к центру, к образу царскому. Народу в церкви полно. Служительница, стоящая возле мироточивой иконы, протянула Кристине розу и сказала:
— Это от Батюшки-Царя в утешение.
Кристина принесла розу домой и поставила в вазочку перед иконой Божией Матери. Баба Шура даже прослезилась:
— Сиротинка ты моя…
А Кристина и впрямь была как сирота. Отца своего она не знала, мать ей никогда о нем не говорила. Она была пианисткой, Кристина ее толком и не видела. Все время разъезды с концертами, гастроли… А когда мать бывала дома, у них всегда гости после выступления. Мать перед ними в нарядном платье как именинница. Все хвалят ее игру, поздравляют.
— Какая поразительная ровность тушбе, — восхищаются гости. — Чистота пассажей, гамм.
— Я против «весовой игры», — откровенничает мать. — Заменять работу пальцев размашистым падением, перекатыванием нужного веса — это не для меня. Огрубление игры.
Она показывает гостям свои руки.
— Нужна пальцевая дисциплина. Запястный сустав должен быть гибким. Движение в руке делается в запястном суставе.
Мужчины рассматривают ее руки, восторгаются, даже аплодируют.
— Как вам удается достичь такого совершенства? Сознайтесь, здесь какая-то тайна.
Мать только кокетливо пожимает плечами:
— А что вы думаете? Уж так и быть, я вам сознаюсь. Мне всякий раз является во всем своем обличье тот композитор, которого я собираюсь исполнять. Ставит мне руки на клавиатуру и показывает, как надо играть его произведение.
Кристина смотрит на свою мать — какая она красивая, веселая. Мать рассказывает, как, к примеру, во время репетиции отдельных частей из «Хорошо темперированного клавира» перед ней предстал сам маэстро Бах. В парике, с пышным бантом у горла.
— Здесь лучше легкая оттяжка сильной доли, — говорил он ей тогда. — Изменение мелодического рисунка темы. Замена восходящей сексты нисходящей терцией.
В «Английской сиюте» Бах научил ее, рассказывает мать, уплотнять фигуру в кадансе.
— Восьмые в басу превращаются в шестнадцатые. А в «Аллеманде» с шестнадцатого такта все восьмые с точками снабжаются мордентами.
Гости только ахали и удивлялись:
— Скажите, как интересно! Это что же — дух великого Баха или его призрак?
— Да нет же, — отвечала мать. — Сам композитор в своей живой плоти. Да и не только он один. Многие другие тоже являются.
И мать рассказывает, как дал ей бесценные указания Моцарт по поводу исполнения его сонаты.
— Правая рука слегка смещается во времени относительно левой. Арпеджирование аккордов.
Другой раз мать рассказывала, как у нее в гостях был Шопен. Он тоже научил ее некоторым приемам. Например — необычайная тонкость тушбе при ограниченном звуковом потоке. Что называется, «слабый звук», рубато, которое есть непринужденность, но не беспорядок. Разные степени длительности стаккато и нон легато.
Кристина тогда была еще совсем маленькая и никак не могла понять, как все-таки могли живьем являться давно умершие люди. А потом мать и вовсе не вернулась из гастрольной поездки. Осталась где-то жить с директором филармонии.
— Сиротинушка ты моя, — снова вздыхает баба Шура.
А между тем волнения в поселке вокруг мироточивой иконы у сестер Прохоровых не утихали. По дворам ходил Спиридон Попрядухин и всем рассказывал, что он вылечился перед этой самой иконой от пьянства. И в самом деле, в поселке все хорошо знали про запои Спиридона, а тут, в какой дом он ни зайдет, предлагают ему угоститься рюмочкой, а Спиридон ни в какую. Даже глядеть на вино не хочет.
Или другой еще случай. Извёсткина, соседка бабы Шуры, приходит в гости, а у нее на подбородке большой чирей. Говорит, торговка какая-то на рынке обругала ее, и сразу чирей вскочил. Через день приходит снова Извёсткина, подбородок у нее чистый. А это батюшка отец Владимир помазал ей лицо тряпочкой со следами мира от иконы, и чирей пропал. И благоухание от Извёсткиной теперь сильное идет. Извёсткина так и сказала:
— Батюшка-Царь и есть новый Николай Угодник. Два Николая молятся за нас и помогают нам.
