и второму вождю, и шестому… А в итоге в очках, как Берия, сами ходим бочком по дому. Наши первые строчки туманные о строителях, о дорогах были радостно приняты мамами на истертых, как седла, порогах. Только где они нынче, те радуги, села детства и чистые речки? Вера в правду была взаправду ли? Иль была — как записка у печки. А вот если б мы все, сочинители, все полтыщи поэтов русских, закричали: уйдите, мучители, вы, Дантесы, свиные ушки, — посадили бы нас, наверное. Но народ всколыхнулся бы — точно. И страна засияла бы вербная. И явилось бы счастье досрочно. Ну а мы, осененные славою, под плитой в километр возлегли бы… Но молчали поэты державные, вот и живы, как древние рыбы. Так что каяться глупо, не правда ли, стоя в мире холодном и каменном? Мы — себя убившие Авели, тень свою назвавшие Каином… Возвращение Ты уехал далёко, прославлен теперь и высок. И народ удивленно простил: победитель, он прав. Но приедешь пройтись по полям — и ржаной колосок, оторвавшись, пролезет, как в детстве, в твой быстрый рукав. Ты мурлычешь, спешишь, ты руками размахивать рад, ну а колос крадется, на остья свои опершись, он под мышку прошел… вот немного качнулся назад — и ударил вдруг в самое сердце. Проклятая жизнь! И руками врачи разведут: непонятная смерть. От простого, от мягкого желтого колоса ржи? Или как посмотреть? От забвенья и лжи? * * * М. Саввиных.
Ударит ветр осенний, пронесет листву над крышами, и птицы мигом под крыши спрячутся, тайком толкуя о предстоящем перелете… провод, оторванный от старого столба, ударится в другой и обовьет. И отчего-то станет в шуме этом тоскливо сердцу, хоть и мы с тобою здесь остаемся, не летим далёко, но свет мигает, телефон молчит, и потерялась записная книжка. Да, впрочем, адреса моих друзей — их двое на земле еще осталось — я помню… Напишу сегодня снова, что под пером не слушается слово, как ртуть бежит, сгорает вдруг, как спичка, подмигивает, как в окне синичка. Коль сказано — в начале было Слово, то и в конце не избежать иного. Оно уже не наше — Боже правый, мы счастливы Твоей единой славой. Напоены Твоей рекою млечной, разведены Твоей любовью вечной… * * * Наш самолет кружился три часа, как коршун, накренясь над темным полем. Про совесть я подумал — нечиста… Что происходит, я мгновенно понял. Но летчики, спалив свой керосин, стальную дуру посадить сумели. И вот стою в слезах среди равнин. Так сладко жить безгрешным средь метели. Внуково.
23.11.2000.
Окончание. Начало см. «Новый мир», № 1, 2, 3 с. г.
17.1.93.
