Навязывается в своем утопическом варианте — без всяких корректив.
Для серьезной критики какой-либо системы нужна позитивная база: если система не работает, то — по сравнению с чем? Какие фундаментальные ценности не обеспечены ею, каким она прямо противоречит? По Грею, социально-экономическая система должна наилучшим образом соответствовать требованиям «универсального минимума нравственных принципов». Без такого соответствия она не может считаться удовлетворительной и не может быть жизнеспособной. В чем же прежде всего этот универсальный минимум состоит? Он прост: безопасность, стабильность, достаток. В него входят как приверженность традиционным ценностям, так и склонность к развитию. В христианском мире (в него автор безоговорочно включает Россию и Восточную Европу) к этому минимуму относится и личная, индивидуальная свобода.
Есть «европейские» ценности, которым автор в некоторых местах книги придает и всемирный характер: свобода, гражданское общество, рынок. Но вот в чем дело: реализация универсальных ценностей возможна лишь в рамках конкретной культуры — данного этноса, данной страны. Это основной тезис книги, и автор многосторонне и убедительно доказывает его. Так, базу гражданского общества в Японии и других дальневосточных странах составляют не атомарно-индивидуалистические, а семейные принципы: реальной «единицей измерения» становится не изолированная личность, а семейный коллектив. Далее, развитый, конкурентоспособный на мировой арене японский рынок никогда не был «свободным» в том смысле, который вкладывает в это слово либеральный «проект»: традиционно огромная степень японского государственного патернализма непредставима в Европе и вовсе немыслима в США. Да и немецкий «ордолиберализм» имеет мало общего с «всемирно»-либеральной идеологией. (Грей приводит любопытный факт: социально-рыночное хозяйство ФРГ строилось Эрхардом вопреки настоятельным рекомендациям оккупационных властей.)
Почему же всему миру усиленно навязывается сегодня либеральный «проект»? И как соотносится этот вариант с ценностями вышеупомянутого минимального набора?
Грей подробно разбирает этот вопрос. По отношению к традиционным ценностям «перманентная революция, воплощенная в нерегулируемых рыночных процессах», выступает в роли «маоизма правого толка». «Преобразование всей национальной жизни по убогой модели договора и рынка» ведет, согласно Грею, к катастрофе все страны, включая Великобританию. Лишь в США неолиберальная модель вписывается в традицию — а потому и удачно работает в этой стране. Далее, либеральный «проект», в отличие от социально-рыночной модели, порождает постоянную тревогу и нестабильность, в том числе и у среднего класса. Традиционные буржуазные добродетели, например преданность фирме-работодателю, в условиях хронической нестабильности оказываются дискредитированными, теряют смысл. Таким образом, даже если «усредненный» доход члена рыночного общества быстро растет, еще быстрее разрушаются при этом социальные связи.
Есть, однако, ценности, которые считаются неразрывно связанными с либеральным «проектом»: процветание, развитие, свобода. И ценности эти, как заявляет Идеология, для современного человека важнее традиционных — чем и объясняется успех неолиберализма. Такова часто схема рассуждений — схема, по Грею, полностью противоречащая фактам.
В конце 80-х годов, пишет автор, люди ведущих западных стран мирились с наступлением «проекта» на консервативные ценности. В эти годы «проект» обеспечивал быстрое экономическое развитие, что открывало новые перспективы и сулило большие возможности в будущем. В такой (и только в такой!) ситуации люди могут на время забыть о традициях и о прошлом. Да и сами традиционные связи не были еще уничтожены, а удачная охранительная риторика Тэтчер и других консерваторов, переквалифицировавшихся в либералы, способствовала их успехам на выборах.
Но темпы экономического роста не могли не замедлиться. (Среди многих причин этого Грей выделяет одну безусловную: неизбежное истощение беспощадно эксплуатируемой окружающей среды. Быстрый рост доходов либо сохранение природы — в этом вопросе третьего не дано.) И хрупкое равновесие тут же нарушилось. Общество с ужасом взирает на разрушение своих исторических и культурных основ. Скрыть это разрушение риторика уже не в силах. Следствием стала окончательная смерть неоконсерватизма во всей Западной Европе (кроме, может быть, Италии). Люди тоскуют по стабильности и защищенности — и к власти приходят социалисты. Тоскуют по прошлому, по устоям, по прочному укладу — и популярность правых экстремистов угрожающе растет. Либерализм покончил с консервативными ценностями, отдал их на откуп — левым и «правым».
Так обстоит дело с процветанием и развитием. «Прогресс есть движение ради движения», — приводит Грей откровенно нигилистическую декларацию «неоконсерватора» Хайека. Но не лучше обстоит дело и со свободой: фетишизация права и радикального равенства (этот термин Грея мы объясним ниже) уничтожают ее.
Рассуждения автора о гибели западной свободы — одна из парадоксальных на первый взгляд линий книги. Схематически ее можно воспроизвести следующим образом.
В идеологию Просвещения была изначально заложена мина замедленного действия: базируясь на христианских принципах, теоретики равенства и свободы полагали свои идеалы общечеловеческими. Это противоречие еще недавно могло показаться абстрактным, не имеющим практического значения. С другой стороны, полное забвение христианских начал — тоже дело лишь недавнего прошлого.
Изменение ситуации в наши дни Грей показывает, в частности, в главе «Толерантность: постлиберальная перспектива»[5]. Толерантность — это терпимость к личности тех, кто нарушает общепринятые нормы. Таким образом, перед нами типичная постхристианская добродетель. Сегодня уже и речи нет о том, чтобы настаивать на соблюдении хотя бы основных норм, как это было в христианском мире. Однако толерантность все же предполагает наличие общепринятых (в данном обществе — христианских) норм. Кроме того, она обращена к личности, что ни в каком обществе, кроме христианского, невозможно. Яркий пример толерантности — подчеркнутое равноправие гомосексуалов при приеме на работу или учебу.
Но толерантность вступила в непримиримое противоречие с либеральным приматом свободы как таковой — забывшей о своем происхождении и уже отвергающей как пережиток приоритетность христианской культуры и морали. Доктрина всеобщего радикального равенства, быстро побеждающая в западных обществах, приходит на смену толерантности, делает ее далее невозможной. Речь идет уже о полном равенстве, в частности, сексуальных ориентаций. Однако быстро вбить в сознание людей столь противоестественные понятия все же трудно, и вот всевозможным меньшинствам даются уже приоритетные права. Принцип групповых прав уничтожает права личности, он все более грубо выступает в форме дискриминации, расовой и сексуальной. В обстановке разнузданной политкорректности мало кто решается напомнить, что белый гетеросексуал тоже человек. А упоминания о христианском характере европейской морали, о христианской культуре как доминанте — восторжествовавшим «проектом» и вовсе поставлены под запрет.
Автор «Поминок…» дает ясные объяснения многим сторонам евро-американской жизни, которые мы часто воспринимаем лишь как грустные парадоксы. Так, орудием разрушения западной цивилизации Грей считает и фетишизацию права. Обращение к праву как к высшей, безоговорочно авторитетной инстанции, пишет автор, чисто английская традиция. И потому в Великобритании принцип безусловного верховенства закона эффективен и сегодня: структура английского общества не изменилась кардинально, тысячелетняя традиция и невеликость территории способствуют его духовной консолидации. Но либеральное мышление совершило свою обычную ошибку: оно объявило примат правового подхода универсальным, всеобщим принципом. И вот «всеобщий принцип» не работает… уже в США. Ни один из раздирающих американское общество конфликтов не был хотя бы смягчен решением Верховного суда. Английская модель не срабатывает: формально-правовой подход повелевает считать конфликт разрешенным очередной поправкой к Конституции — а напряженность в обществе растет. Парадоксальным образом этот подход исключает поиск столь прославляемого на Западе компромисса между различными точками зрения, различными слоями общества. Вместо компромисса одна из равноправных с точки зрения фундаментальных принципов позиций объявляется имеющей силу закона. Все это ведет «к политизации закона и к превращению судебных учреждений в арену политической борьбы. Конечным результатом этого процесса является не столько перевод политической жизни в практику правовых дискуссий, сколько разрушение самой политической жизни».
