— Где Егоров, я спрашиваю?!
— Ушел, — выдавил из себя Мурзилка. — По берегу, наверно…
— Так, — сказал чужой со злостью. — Вы все перепились, что ли? Что за машина с той стороны?!
Мурзилка не нашелся, что ответить, и неуверенно замычал. Николай вполголоса выругался.
— Чья машина? — снова спросил чужой.
— Моя, — вдруг сказал Шварц.
Воцарилась глубокая тишина. Николай что-то пошептал себе под нос и перекрестился. Она не удержалась и позволила себе выглянуть: метрах в двадцати от них стояла тяжелая хищная тварь на гусеницах, с приплюснутым, как у лягушки, рылом. Высунувшись по пояс из кабины, наверху сидел человек. Круглое самоуверенное лицо его растягивала принужденная улыбка.
— Что прячешься, господин начальник? — почти весело спросил человек, смерив Шварца взглядом. — Или ловишь опять кого?
— Нет, — сказал Шварц, делая шаг к тягачу. — В прятки играю.
— Это дело, — сказал чужой, оглядываясь по сторонам. — Опять Мурзилка набедокурил?
— Да вот, — отозвался Шварц, делая еще один шаг вперед. — На полтонны рыбы взял, а речка-то запрещенная…
— А-а, — развеселился чужой. — Это бывает с ним. Ворует, грешен.
— Рыбу-то я у него конфискую, сам понимаешь, — произнес Шварц задумчиво. — Но вот спирт? Спирт у тебя есть?
Майор тоже помолчал.
— Это решай без меня, господин начальник… И так времени нет, а я тут с тобой заболтался…
— Ладно, — сказал Шварц не слишком уверенно. — А солярки не нальешь в вездеход, а то тронуться не можем?
— Солярки? — улыбнулся майор. — Кончилась, что ли?
— Ну.
— Налить можно, — расплылся в улыбке майор. — Почему не налить?
Он скользнул в люк. Военный тягач зарычал, развернулся, работая одной гусеницей, и двинул задним ходом к вездеходу, заставив Шварца отступить в сторону. Потом остановился, вздрогнул и рванулся вперед, несмотря на обрыв, — прямо к реке.
— Уйдет! — закричал обманутый Шварц, вскарабкиваясь на крышу вездехода. — Саня, гони!
Она почувствовала, как ухнуло мироздание, и в следующий момент вездеход уже ломился через прибрежные заросли, подминая под себя кусты. Один мешок с рыбой сразу развязался, и скользкие тела рыб оказались повсюду; пластаясь, по ним полез к кабине неизвестно как оказавшийся в кузове Мурзилка, который вдруг, возгоревшись мрачным спиртовым огнем, заорал, выпрямившись во весь рост:
— Давай! Отрезай, мать твою в душу! К реке не пускай его!
Рядом первобытно матерился Николай. Она увидела распахнутый в проклятьях земляной Мурзилкин рот, увидела, как мальчик-солдат, вцепившись в борт голубыми руками, беззвучно плачет. Она захотела, чтоб остановились и высадили ее — с нее довольно было приключений, довольно романтики, всего довольно! — но не успела даже пикнуть. Осыпая песок, вездеход ухнул с берега в воду, она ударилась грудью о борт и тут же опрокинулась навзничь в вонючую жижу. Песком из-под гусениц чужака обдало весь кузов. Уже не видя ничего, сквозь лязг железа и дикий рев услышала она чей-то крик в самое ухо: «Держись!» Различила стальной блеск воды и наваливающуюся на них сбоку темную тень. Потом — грохот, странное ощущение ускользающей из-под ног опоры — почти невесомость! — и внезапно охвативший ее холод стремительной воды.
Она не видела, как тягач майора ударил в борт Мурзилкин вездеход, не видела, как Шварц перепрыгнул на крышу чужой кабины и, откинув люк, бил сапогом майора в голову. Она не знала, чьи руки нащупали ее в ледяной тьме и, выдирая волосы, потянули к ускользающему свету неба. Она не знала, кто дышал ей в рот и бил по щекам, но, почувствовав на губах вкус крови, первое, что увидела она, был желтый пронзительный глаз, мигающий мокрыми ресницами.
Ее подняли и повели куда-то, и когда ее вырвало, она заметила мальчишку, что взад-вперед бегал по песчаной косе и надтреснутым голосом, которого никто никогда не слышал от него, звал:
— Папка! Папка!
Река, гремя, неслась вперед — туда, где навстречу ей поднимались медлительные волны океана. Океан дышал шумно, но безучастно: тащил себе с берега песок, выбрасывал мусор. Из темных его глубин поднималась на нерест нежная нерка. И под водою — там, где река соединяется с морем, — широко раскинув руки и кивая головой, встречал рыбу Мурзилка, звал войти в свободное устье…
И это было настоящее, самое неподдельное настоящее, в котором ни она и никто, даже сам Господь Бог, ровным счетом ничего не могли изменить… Пока взрослые возились с вездеходами, вязали майора и писали новые протоколы, она подобрала на песке черную пуговицу от старой Мурзилкиной кофты и протянула ее Пашке.
Он отбежал, как дикий волчонок, и, кажется, даже не понял, что она подала ему.
Мария Ватутина
Осколок тьмы
