+6
Нина Андреева. Меньше знаешь, лучше спишь. СПб., ИД “ВЕСЬ”, 2003, 96 стр.
Всему свое время. Сну и бодрствованию. Принципам и беспринципности. Жаворонкам и совам… Перед нами, вероятно, очень своевременная книга; на тему о том, куда вообще пропадают принципы. Оказывается — в сны, в сюр. В стародавние времена питерские андеграундщики на кухнях решали проблемы мироздания. Теперь же, если верить Нине Андреевой, они то ли повывелись вовсе, то ли перестали обсуждать роковые вопросы “Кто виноват? Что делать? И как сделать так, чтобы ничего не делать, но все было”. Как завзятые сюрреалисты, нынешние кухонные посидельщики говорят — о сне. А что? Жизнь, так сказать, есть сон. Мы сотканы из вещества того же… Спите спокойно, граждане Риги. Умереть… Уснуть… И тому подобное. В этой полезной книжке рассматриваются нетривиальные проблемы храпа, места для сна, количества подушек и т. п. Приводятся ценные сведения; о том, например, что Декарт с Гоббсом чуть ли не жили в постелях, а последний даже записывал свои идеи на простынях и собственных бедрах… Причем подробностей на 96 страницах ровно столько, чтобы, в соответствии с названием книжки, не знать слишком много и спать как можно лучше. Нас извещают даже, что книга напечатана “на экологически чистой бумаге” — вероятно, чтобы ее читатели спали еще спокойнее. В конце концов, как справедливо напоминает Андреева, Илья Обломов “провел в постели большую часть своей жизни”. (И ударение тут нужно ставить, кажется, на “о”.) А боязливый Обломов — это наше все. Или по крайней мере та немалая наша часть, которая робко избегает “необходимости встречаться со сложностями дневного мира”.
Фредерик Тристан. Во власти дьявола. Роман. Перевод с французского И. В. Галиной. М., “АСТ”, 2003, 205 стр.
А за житейскими страстями мы по привычке отправимся во Францию. И не только за страстями без тормозов, но и за прозрачной ясностью разума, способного тонко дефинировать добро и зло. …Плодовитого французского мастера, лауреата Гонкуровской премии Фредерика Тристана издают почему-то не столько в России, сколько по соседству, в Киеве и Львове. Там вышли минимум четыре его романа (“Героические злоключения Бальтазара Кобера”, “Мастерская несбывшихся грез”, “Заблудшие души” и “Загадка Ватикана”). Есть у нас круги, в которых Тристан считается опасным вольнодумцем. На одном из религиозных сайтов Рунета его объявили “антиправославным писателем” <http://www.pravoslavie.ru/jurnal/alterorth.htm> (вместе, заметим, с Умберто Эко: допрыгались, голубчики!). В этом есть особый шарм, если учесть, что Тристан — еще и специалист по “палеохристианской иконологии”. С другой стороны, Тристана числят и в гуманистах-космополитах (украинский эксперт Людмила Бублик охотно солидаризируется с тональностью Тристановой прозы, как она ее понимает: “Усі ми — гості на одній планеті, в одному житті. Жодна з націй, жодна з рас, жодне віросповідання не може бути вищим, головнішим. Немає такого права, за яким хтось може розпоряджатися чужим життям”). Все эти аттестации, впрочем, не весьма себя оправдывают при обращении к вышедшему в Москве роману. Даже и его название скорее обманывает, чем вводит в курс дела, поскольку обещает что-то из области откровенного масскульта. На самом деле перед нами изысканная парижская вещица, выполненная в лучших традициях французской литературной геометрии. Проза Тристана почти формульна. В ней есть математическая безупречность. За ней видна богатая, многовековая традиция прикладного душеведения, различения и виртуозного словесного оформления движений человеческой души, восходящая разом и к практике исповеди, и к французским аналитическим литературным опытам тех последних столетий. Писатель искусно соединяет затейливые вариации на донжуанский мотив с темой театральной иллюзии, переходящей в жизненную безусловность и возвращающейся обратно. Остро отточенным карандашом вычерчена тонкая линия повествования, по ходу которого игра и страсть сведены на очной ставке с нормой морали. По итогу поединка зла и добра зло примерно наказано. Но не покажется странным, что оно выглядит у Тристана чертовски обаятельным. Есть даже впечатление, что с носителем зла, театральным режиссером Натаниелем Пурвьаншем (урожденным Альбером Прожаном), Фредерик Тристан (урожденный Жан-Поль Барон) поделился чем-то очень личным. Писатель отчасти деформирует схематику торжествующей невинности и наказанного порока подозрениями в том, что позади схем и логики дремлет дикий хаос, а в жизни художника к тому ж так зыбка грань между искренностью и притворством. Во всяком случае, Тристан не разрешает, конечно, парадоксальную проблему “красоты зла”, а лишь добросовестно разрушает козни артиста-искусителя, противопоставив им честный морализм простых, надежных людей. Снимает противоречия писатель посредством торжества сострадания, жалости жертвы к злодею. И в этой умной, рафинированной прозе такой поворот интриги кажется неизбежным, как и все, впрочем, остальные.
Харри Мулиш. Зигфрид. Черная идиллия. Роман. Перевод с нидерландского С. Князькова. М., “Текст”, 2003, 206 стр.
Дьявол Тристана — всего лишь метафора. Иначе у голландца Мулиша. Его опыт проникновения в суть вещей и в природу человека искрит сакральными брызгами. Темы его романа — преодоление табу на ужасные воспоминания и риск постижения зла. Центральная фигура фантасмагории Мулиша — Гитлер. Его пытается понять старый писатель Гертер, с ним связан поток воспоминаний, в котором барахтаются старички из венского дома престарелых, когда-то личные слуги Гитлера. В романе приоткрывается черный исторический подвал, стариканы, десятилетия хранившие страшную тайну, перед смертью решились высказать ее заезжему писателю. Писатель, узнав секрет, умер… Прошлое — отрава, смертоносный напиток. Встреча со злом и познание зла губительны. Таков мрачноватый вывод Мулиша. Теперь о том, что за тайна имелась в виду и что узнал о зле писатель Гертер. У Гитлера и Евы Браун, если верить исповеди ветхих очевидцев, был сын, которого Гитлер распорядился убить, заподозрив Еву, что у той не все в порядке с предками и в жилах ее течет еврейская кровь. Поверивший в это Гертер приходит к выводу, что Гитлер — это, буквально, воплощенная мысль Ницше и — буквально же — Ничто, которое, самоутверждаясь, уничтожает все живое вокруг себя, включая своего ребенка и себя самого. “Он был ходячей бездной <… > вакуумом, всасывающим в себя окружающих и таким образом уничтожающим их”. Гертер сопоставляет Гитлера с черной дырой и нулем в числовом ряду, отождествляет его с дьяволом. Да уж, тут не до сна… Кстати, в Сети можно найти признания Мулиша, фиксирующие болевую точку его личных семейных воспоминаний: “Мой отец был офицером в армии Австро-Венгрии. Позже он эмигрировал в Голландию. Он не был военным преступником, не был нацистом, но он был коллаборационистом. Он был женат на еврейке, но развелся с ней. Иначе он не смог бы сотрудничать с нацистским режимом. Я жил у отца в Гарлеме, примерно в 20 километрах от Амстердама, а моя мать жила в Амстердаме и носила желтую звезду.
