работы Чехова над ритмом. Чехов уничтожал черновики, но когда писал свой последний рассказ, не до того уж, видно, ему было. Сравним описание утреннего сада в черновиках второй главы с окончательным текстом. Вот самый ранний вариант начала:
Под окном и в саду стали шуметь птицы,
туман ушел к реке,
все кругом засияло, заблестело.
Следующий вариант:
Под окном и в саду зашумели птицы,
туман ушел из сада,
все кругом засияло, заблестело.
Печатный текст:
Под окном и в саду зашумели птицы,
туман ушел из сада,
все кругом озарилось весенним светом,
точно улыбкой.
Чехов ставит “зашумели” вместо “стали шуметь”, и ритм первой строки сразу обретает четкость; “засияло, заблестело” Чехов расширяет в “озарилось весенним светом, / точно улыбкой” и ставит точку, оформляя первую строфу. Вторая строфа продолжает ритм:
Скоро весь сад, согретый солнцем,
обласканный, ожил,
и капли росы, как алмазы,
засверкали на листьях;
и старый, давно запущенный сад в это утро казался
таким молодым, нарядным.
Обратите внимание: в окончательный текст Чехов вставил слова “давно запущенный”, чтобы приглушить этот ритм, чтобы не походило на “стихоплетство”. Финальная затушевка ритма — прием очень характерный.
— А правильных размеров Чехов избегал?
— Что значит “правильные размеры”? Разве чеховский дольник здесь менее поэтичен, чем традиционные анапесты и ямбы? Но и они случаются у Чехова. В “Палате № 6” — в момент кульминационный, в минуту невыносимого ужаса — звучит чистейший ямб: “Затем всё стихло. Жидкий лунный свет шел сквозь решетки, и на полу лежала тень, похожая на сеть”. А вот Чехов пишет Плещееву о смерти брата, и скорбные слова сами ложатся анапестом: “во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях”... Ну, убедились, что Чехов — поэт? Что Чехов — ритмист?
— Убедился.
Что ж, я рад. Я в Чехова влюблен навеки.
Публикация, подготовка текста и вступительная заметка дочери автора
Превращения имени
