Утром я проснулся дома у приятеля и посчитал оставшиеся деньги. Их осталось меньше, чем хотелось бы. Надо было решаться на что-то; решаться, и все. Но денег было слишком мало на то, чтоб решиться. Слишком мало денег для принципиального решения.
Слишком мало денег, чтоб изменить жизнь.
Я вспомнил эту нашу последнюю с Викой встречу и не стал звонить.
Ничем ровным счетом не могла она мне помочь. И жизнь изменилась без денег, сама. И вот я стою, варю бульон и думаю о том, как мой очередной по жизни сосед Гриша, тихий, инженерный мужик, бил сына. Должно быть, это было непросто. А может, и страшно. И теперь ему надо как-то переварить в башке то, что он сделал, и сыну переварить эти удары отца. Причем в одной квартире, в одном котелке. Во ситуация.
Бульон у меня вышел жидкий: слишком маленькая оказалась курица. Я бросил в него для запаха кубик “Gallina blanca”.
Часов в девять раздался звонок в дверь.
Я открыл. Стоял в дверях сосед Гриша. Невозмутимый, как всегда. Но серьезный.
— Если можешь, помоги. Надо бы сына снести вниз. Траванулся таблетками. Шестьдесят штук. Съел. “Скорую” вызвали…
— Без проблем, — сказал я. — Только выключу суп.
В большой их комнате сидела Гришина жена Вера и перебирала бумаги.
— Полис, полис… откуда у него полис? Паспорт три раза терял, военный билет… ни одного документа. Как у бомжа…
Она разрыдалась.
— Ну ладно, — вскричала она, — ладно бы сразу — и все! Я бы отстрадала свое — и все! А то ведь жив остался…
— Так нельзя, — сказал я. — Я и сам бухал — не дай бог. Нельзя сейчас его ругать. Нельзя плохо про него говорить…
— А что про него — хорошо говорить? Подонок… У брата вон сын его возраста — две тысячи долларов зарабатывает, а этот…
Врачи “скорой помощи” занимались парнем. Он сидел в маленькой комнате на диване и пил воду с марганцовкой.
— Пей, и если не можешь больше, то два пальца в рот — и в ведро…
— Носилки в лифт не помещаются, придется стащить его вниз на стуле… — сказал сосед.
— Покрепче стул выбирайте, чтобы ножки в руках не остались, — сказала женщина- врач.
— А он не может ходить? — спросил я.
— Ходить не может.
Сидел он неплохо и говорил вполне осмысленно.
Пока они занимались им, мы с Гришей прошли на кухню.
— Ребенка на нас бросил… — сказал Гриша. — Жил с одной, потом с другой… Куда это годится? Все деньги ему отдавали. Все, что было… Под дачу участок купили, каждый год — то дорога, то электричество… Строиться даже не начали… Все деньги на него уходят…
— Ты знаешь, — сказал я. — Ему бы остаться одному. Без родителей. Пусть поймет, что все, край, — тогда, может быть, опомнится.
Врачи велели одеть Гришиного сына. Он стал одеваться, куртку надел. Но ботинки не мог. Очень тяжело приподнимал ноги, путая при этом правый ботинок и левый. Мы помогли надеть ботинки. Когда посадили его на стул и стали выносить, опять встряла Гришина жена.
— А ведь сам “скорую” вызвал. Значит, жить хотел? Значит, жить хотел?! — закричала
