стиха.
Двадцатый год. Разгул собраний.
Для плача не хватает слез.
А Кафка в эти дни в Меране,
Где лечит свой туберкулез.
Вот беспризорники заснули,
Друг с другом теплоту деля,
А Бунин в эти дни в Стамбуле
С женою сходит с корабля.
(Из стихотворения “Они вошли”, 1991)
Как замечательны эти протяжные, как пароходно-паровозные гудки — “у” — во второй строфе! Кстати, Липкин любил поэзию Бунина, много читал его, разгадывая и домысливая загадки бунинской музыки. Он говорил мне, что сдвоенное “ку” в финале бунинского “Одиночества” (“Что ж! Камин затоплю, буду пить... / Хорошо бы собаку купить”) — это, возможно, сдавленное рыдание. И читал как рыдание.
Финал стихотворения “Они вошли”:
Еще АРА пришлет нам, детям,
Какао, сайку и маис,
Но что нам делать с миром этим,
Висящим головою вниз?
Что делать с этим миром, Липкин, как и все, очевидно, не знал. Но догадывался, что делать населяющим его: “…нам остается лишь одно — молиться. / А слов не находя — молчать”. И продолжал беспощадно вглядываться в себя, благодаря за ниспосланное.
А последнее, страшное стихотворение в этой книге, “Надеясь умереть без боли…” (2001), показалось мне стихами Иова, который, еще не зная того, уже становится пророком и мудрецом.
Александр Кушнер. Волна и камень. Стихи и проза. СПб., “LOGOS”, 2003, 768 стр.
Большая часть входящих в эту книгу вещей (эссеистика) публиковалась, в том числе и на страницах “Нового мира”. Любящим поэзию Кушнера стихотворения, представленные здесь же, в большинстве своем хорошо известны. Получилась тем не менее особая, многоадресная, как сейчас принято говорить, книга, соединившая в себе специальным образом выстроенный “дневник писателя” (в том числе за счет помещенных сюда интервью) с сугубо литературоведческими исследованиями. Но кто бы еще, кроме Александра Кушнера, орнаментировал подобное пространство стихами?
“Жил ли я с чувством новизны, входящей в мою работу? Вначале я ее не осознавал: практика в поэзии всегда опережает осмысление” (из интервью 1986 года). В многожанровом сборнике “Волна и камень” все по-другому: архитектором этой книги стало, конечно, прошедшее время, поворот головы назад — при том, что она выстроена не по хронологическому принципу. Две, а на самом деле три эпохи, накладываясь друг на друга, создают ее своеобразную, подчас, кажется, рискованную полифонию.
В интересной рецензии Сергея Арутюнова (“НГ Ex libris”, 2004, № 16, 29 апреля) говорится, в частности, о том, что “литературоведение лирикой у нас еще не подсвечивали”, и о принятии на себя — нашим знаменитым поэтом — эстафеты от Лидии Яковлевны Гинзбург.
Я думаю, что А. К. ничего не подсвечивал: эссеистике, помещенной здесь (а разброс тем и имен невероятно обширен), не нужна никакая подсветка, ей необходим свободный диалог с другой частью авторского “я” — поэтической. Этот единый механизм здесь точно такой же, как и в почти пятнадцатилетней давности “Аполлоне в снегу” (по той книге, я знаю, педагоги готовились к лекциям, другие люди читали ее как роман-автобиографию, как единое исследование о поэзии и нравах двух веков — Бог знает, как чтбо!)5. А с эстафетой — справедливо, но для полноты этого образа Лидия Гинзбург должна была бы писать стихи.
