Хотя и гораздо моложе меня. У тебя так все серьезно, осмысленно. Ты уже тогда утром, на второй день нашего знакомства, знала, что вечером мне отдашься. Так ведь? Да ты сама и призналась: для тебя весь вопрос заключался только в некоторых календарных обстоятельствах. Я же ни на что не рассчитывал, да и до сих пор не уверен, что это было, что это когда-то свершилось. А с каким достоинством ты потом держалась! В глазах твоих целая бездна открылась, драматизм непритворный. Губы твои чувственные к моим вроде бы тянутся, а черные зрачки прямо в душу мне уставились и сверлят: “Ты хоть понимаешь, что произошло?” Ох, если бы я хоть что-нибудь понимал в этой новой для меня ситуации!
Да что глаза! Даже попа твоя, бело-скульптурная, и то высокомерия была исполнена. Нет, не дразню я тебя, а честно считаю все твои части красивыми, в том числе и эту. Не то чтобы мне всегда большие нравились, но конкретно твоя — покорила. Такое странное, смешное даже чувство возникло. Все- таки не легкомысленная девочка передо мной, не искательница приключений, для которой с мужиком переспать — что в туалет сходить по-маленькому, а настоящая взрослая тетенька, со сложным характером, с непростой, как говорится, женской судьбой, и я к этому миру допущен. А когда ты одеваться начала, твой мир демонстративно стал закрываться, задергиваться занавесом. Вот, дескать, смотри: все это только что было в твоем распоряжении, но собственностью твоей отнюдь не стало. Здесь все весомое, настоящее, и ответственность на том, кто мое тело трогает, серьезная лежит. Выдержишь ли ты это испытание?
Пожалуй, я не выдержал, но что-то во мне сдвинулось бесповоротно…
С Беатрисой у нас все совершенно по-другому. Мы, кажется, никогда друг друга не стеснялись. Когда я в первый раз к ней прикасался, она как бы говорила мне: “Смотри, пожалуйста, я — это ты, твое продолжение, и нет ничего стыдного, что ты, как растущий месяц, увеличиваешься до полного объема. И я тебя уже включила в себя. Когда? Не знаю, наверное, сразу же, как тебя увидела. Я в тебя не влюблялась ни разу, я сразу же начала к тебе относиться как к части себя. А сама я себе иногда нравлюсь, иногда — нет”.
Сегодня — редкий случай — просыпаюсь рядом с пустым местом. Слышу, как Бета чем-то сосредоточенно шуршит. Потом появляется, голая и немножко озабоченная.
— Юрятин, у меня к тебе совершенно бестактная просьба.
Понятно, сейчас речь пойдет о незначимом пустяке…
— Ты понимаешь, я назначила встречу в Публичке с одним старичком-бердяевцем на сегодняшнее утро и забыла, что должна в поликлинику анализ отнести. Теперь не успеваю. Замени меня, а? Что тебе больше подходит: Бердяев или поликлиника?
— Пожалуй, поликлиника.
— Я так и думала. Спасибо тебе огромное. Анализ надо отдать до одиннадцати часов, а потом, если не трудно, возьми у нашей терапевтихи мою справку для бассейна, ладно?
Каждому свое. Бета улетает в философские небеса, а я, положив в карман тщательно завернутую плоскую фляжку из-под французского коньяка, бреду в поликлинику. В лаборатории выставляю фляжку на столик, то же одновременно со мной проделывает полноватая блондинка в желтой дырявой майке и лиловых штанишках, очень смахивающих на нижнее белье. Сразу заметно, что, выходя из дома со столь низменной целью, она уж заодно и мыться не стала, и причесываться. Да, неловко как-то этот процесс у нас организован: все наружу. В платных медицинских центрах, наверное, все делается культурнее, в индивидуальном порядке и с деликатной секретностью.
Теперь надо нам подняться на следующий этаж. Народу уйма. Слава богу, к участковой нашей никого — предстоит только немножко подождать, пока зашедший к ней старичок выговорится до конца. Остальная публика — человек двадцать — сидит-стоит, составляя очередь в процедурный кабинет. Каждый приходит со своей ампулой и торчит здесь не меньше получаса для того, чтобы медсестра ампулу надломила, высосала из нее шприцем содержимое и перелила два миллилитра ему в мышцу пониже спины.
Избаловало все-таки людей бесплатное здравоохранение! Если бы за уколы брали деньги, не стали бы пациенты так напрягать медперсонал и занялись бы естественным самообслуживанием. Лично меня нехитрую технику внутримышечной инъекции заставила освоить Беатриса, ненавидящая любые очереди. Сказала: будешь мне медсестрой — и я подчинился, научился. Главное — не забыть выпустить из иглы воздух, выбрызнув наружу несколько капель жидкости. В первый раз, конечно, я трепетал от страха, впиваясь железным жалом в маленькую белую попу, которая для меня гораздо дороже моей собственной, а потом уже стал проделывать пронзительную процедуру спокойно, с легким приятным волнением.
Ну, пенсионеры — это понятное дело, у них тут своего рода клуб, они приходят лишнее время потратить, покритиковать нынешнюю власть, вспомнить, как хорошо все раньше было… Но деловой молодняк с мобильниками на поясах зачем здесь время теряет? С иглой обращаться не умеют? Не верится. Вот стоит гулливерка с детским личиком и голым животом под сверхкороткой полосатой маечкой. Что ж, нет у тебя мамы-бабушки-сестры, бойфренда, наконец, чтобы за тобой поухаживать? Давай купи в киоске на первом этаже шприц за три рубля, и я на общественных началах тебя уколю прямо здесь, в коридоре. Тебе, кстати, и джинсы спускать не надо, они у тебя гораздо ниже талии начинаются, так что верхний правый квадрант ягодицы уже и так обнажен в достаточной степени…
Вот и наш неунывающий профессионал-маразматик уже выходит от терапевтихи, изложив ей для раздела “Жалобы больного” получасовую эпопею. Ладно, Петя, заходи, хватай справку — и домой!
Кто и что ждет меня дома? Смотрю на наши окна с женскими скульптурными масками над ними. Когда мне доводилось вдруг увидеть лицо Беты в оконном квадрате, а она так же случайно замечала меня, то непременно корчила мрачную рожицу, подражая маске, но, конечно, непохоже: слишком лицо у нее живое… Сейчас за стеклами высматривать некого, а в просторной квартире ждет меня только настольная
