Приехали домой, отчитались. Быстро прошел день, а вечером разнеслось: “Граждане, воздушная тревога!” Я бросился на крышу с несколькими ребятами из нашего подъезда. Смеркалось. Где-то у горизонта виднелись сполохи огня. Небо прочертили лучи прожекторов. Все ближе слышались выстрелы зениток и характерное вибрирующее гуденье фашистских самолетов. Вдруг я услышал знакомый писк, который стремительно усиливался.
— Ребята, бомба! — первым сообразил я (опыт-то уже был!). И мы стремглав помчались вниз, катясь по перилам, перепрыгивая через ступеньки. Мы успели добежать до третьего или второго этажа, когда совсем рядом раздался оглушительный взрыв, куда более мощный, чем взрывы тех бомб, с которыми я познакомился под Вязьмой. Послышался звон стекла, хруст вышибленных со своих петель дверей. Но метровые стены нашего дома даже не шелохнулись. Оказывается, бомба упала на четырехэтажный корпус, стоявший во дворе соседнего дома номер 28 по улице Горького, и снесла его до основания. А мы отделались, что называется, легким испугом. В моей квартире, в комнате прямо напротив нашей, жил Алексей Федорович Левушкин (впоследствии директор крупного рыбного магазина). Взрывная волна вышибла целое трехстворчатое окно, и оно упало на диван, где он спал. Диван, как тогда было принято, имел валики у изголовья и у ног, они и спасли соседа — он не получил даже царапины.
Наутро я был свидетелем замечательной сцены. В комнатушке домоуправления (оно было в нашем дворе) собрались взволнованные жильцы. Они наседали на управдома, требуя записать, кому надо поправить дверь, кому вставить стекло или оконную раму целиком. Тот был в очень хорошем настроении, все записывал, отпуская шутки и остроты.
— Почему вы смеетесь, чему радуетесь? — возмутилась одна женщина, явно в трансе от пережитого.
— Как же мне не радоваться, — невозмутимо отвечал управдом. — Вы посмотрите, что с соседним домом стало, а у нас подумаешь — стекло, двери. Это мы все починим!
Действительно, справедлива еврейская поговорка: “Если тебе плохо, посмотри кругом”. Маленькая эта сценка запала мне в душу, я часто вспоминал ее, когда мне в жизни приходилось туго.
После этой ночи бомбежки продолжались с немецкой регулярностью каждую ночь. Обычно сначала примерно часов в девять раздавался сигнал: “Граждане, воздушная тревога!” — через некоторое время слышалось: “Угроза воздушного нападения миновала, отбой”, а потом снова тревога, уже “настоящая”. Я не знаю, чем объяснялось такое “расписание”, может быть, немцы перед налетом высылали разведку, но оно выдерживалось неукоснительно.
Военные сводки, несмотря на всю их приглаженность и туманность, становились все тревожнее. О падении тех или иных городов не говорилось, но и так было понятно, что, когда вместо минского направления появилось смоленское, это означало, что Минск сдан, так было и на Украине, в Прибалтике — повсюду. Мы с друзьями решили идти на фронт, не дожидаясь призыва. На стадионе “Динамо” шел отбор бойцов в дивизию особого назначения. Мы с Володей Зиновьевым кинулись туда. Меня сразу отвели (почему, не знаю), а близорукий Володя был принят только потому, что к окулисту за него пошел наш общий приятель Яша Крауз.
Тогда я нашел на Пушкинской площади, примерно напротив старого здания “Известий”, осоавиахимовские трехмесячные Курсы радистов военного времени — так они официально назывались. Тут мне тоже пришлось немного схитрить: у кандидатов первым делом проверяли слух, а я от рождения абсолютно не слышу правым ухом. Врач поворачивал меня боком и, отойдя на несколько шагов, шептал какие-то слова. Я должен был повторить их. Потом то же самое — другим боком. Выручило то, что левое ухо у меня слышало так хорошо, что я и отвернувшись смог выполнить тест, и врач ни о чем не догадался.
На курсах нас учили основам радиодела, а главное — тренировали в азбуке Морзе: работе ключом и приему на слух.
Одновременно — уже не помню, как я туда попал, — я стал комиссаром Первой московской комсомольской пожарной команды, штаб которой располагался на 5-й Тверской-Ямской улице, где Дом композиторов. Начальником команды был Борис Миронов, учившийся в нашей же школе на год младше меня. У него были явные командирские задатки. Недаром он впоследствии стал генералом (я с ним как-то связь после войны потерял).
Бойцы нашей команды, среди которых опять-таки было много моих соучеников, приятелей, каждый вечер отправлялись на посты с задачей — обнаруживать и уничтожать (то есть кидать в приготовленные повсюду ящики с песком) зажигательные бомбы. Эти бомбы были маленькие, совсем не тяжелые. Но, упав на крышу, они обычно быстро вертелись, и поэтому главной и самой трудной задачей было их ухватить длинными щипцами, а когда щипцов не было — просто руками, завернутыми в тряпку. На крыше школы, которая и сейчас стоит во дворе студии “Мультфильм” на Каляевской, мы дежурили вместе с Виктором Авербахом. По какой-то причине мы в тот момент были с ним в ссоре и не разговаривали. Сидели насупившись каждый у своего слухового окна. Но в решительные моменты действовали достаточно согласованно и даже дружно.
Вместо трех месяцев я проучился в радиошколе — точно помню — месяц и шесть дней. Набирал скорость приема-передачи я довольно быстро. И вот случилось так, что с фронта приехал какой-то капитан и сказал, что его части срочно требуются радисты. Он попросил назвать ему несколько наиболее продвинутых учеников. Я попал в их число. Побеседовав с нами и проверив, как мы работаем на морзянке, он отобрал восьмерых — четырех парней и четырех девушек. Не помню, сколько часов он дал нам на сборы, но, очевидно, немного. Благо я жил рядом — бегом добежал до дома и объявил маме, что уезжаю на фронт. Набил в рюкзак самое необходимое, и прямо с Пушкинской площади, с того места, где сейчас лестница кинотеатра, мы на открытой полуторке отправились на запад. Вначале ехали по шоссе Москва — Минск, потом свернули на проселок, лесную дорогу. Подпрыгивали на ухабах, вброд перебирались через какие-то речки. Оказалось, что наша цель — Новое Дугино, это севернее Вязьмы, полк связи 49-й армии. Ехали, счастливые тем, что исполнилась мечта: попасть на фронт. Пели песни. Помню чуть переиначенную: “Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону, уходили комсомольцы на германскую войну” (для тех, кто не знает: в этой популярной тогда песне на самом деле было — “на Гражданскую войну”)...
