Но не таковы наши старушки, чтобы вот так просто сдаться и впасть в мизантропию. Едучи в трамвае, где девочка с отрешенным лицом поет под гитару о вольных зеленых лесах, где две эти дамы со своими бантами и рюшами так контрастируют с прочей брутальной публикой в коже и спортивных штанах, Анна Сергеева подводит итог: “Это я виновата! Да, не спорь! Это я спровоцировала бедного мальчика. Ведь я же сама попросила его переписать номера билетов. Это все равно что оставить деньги на столе. Человек слаб. Мы чего-то ждем от людей, а они просто слабые…” И понятно, что им с Любой жаль не столько уплывших долларов, сколько талантливого, милого мальчика с хорошими манерами и мягким туше. “Другой мог бы просто ограбить, убить, а этот придумал и разыграл целую комбинацию!” — им жаль, что артистизм растрачен на низкое, что растрачена попусту удивительная способность “настраивать” бессмысленную обыденность, превращая ее в увлекательную игру, в искусство.
Собственно, в этом и заключается отличительное свойство “Настройщика”. Муратову занимала здесь проблема создания строя из хаоса, проблема живого взаимодействия бесконечно разных людей, проблема “мирного сосуществования” как условия, при котором раскрывается нечаянное богатство жизни. В “Чеховских мотивах” персонажи фатально не умели договориться друг с другом, вступая в споры и пререкания по любому, самому ничтожному поводу. Их стихийное “нутро” неудержимо обнаруживало себя, срывая любые благопристойные маски. В “Настройщике” люди все те же: слабые, глупые, склонные к иллюзиям и обману, — но все они здесь как-то договариваются, слышат, подхватывают, откликаются и даже прощают. И фальшивые маски Муратова уже не срывает, но бережно и деликатно приподнимает, открывая за ними лица, которые вполне можно “терпеть и любить”. Кто-то любит собачек, кто-то — лиц своего пола; кому-то повезло встретить благодарный объект покровительства и опеки, кому-то не повезло сожительствовать с прекрасной и хищной блондинкой… Но даже и эта блондинка нужна: ведь бывают же ситуации в жизни, когда кто-то должен бестрепетной рукой выхватить из сумочки пистолет… Человеческий “оргбан” в “Настройщике” звучит на редкость согласно и слитно, и то, что в результате кто-то кого-то обманул, — лишь легкое недоразумение, как слегка западающая педаль или чуть фальшивящее “си” второй октавы.
Единство разнородного — психологическая, мировоззренческая и эстетическая доминанта картины. Так, нисколько не отказываясь от своих привычных приемов раздражающего воздействия: от повторов, “затянутых” сцен, неестественных интонаций, звуковых помех, когда персонажи на первом плане вынуждены перекрикивать происходящее на втором, от “позорных” и неловких ситуаций, в которые попадают герои, от “ненужных” деталей и странных людей, чья своеобычность порой граничит с уродством, Муратова последовательно всякий раз разрешает диссонанс консонансом. Она не педалирует конфликтную несовместимость, но обнаруживает общее на каком-то другом, более глубоком уровне. Так, принцип соединения в кадре профессиональных и непрофессиональных исполнителей сводится у нее к тому, что даже суперпрофессионалов Муратова рассматривает как частный случай типажности. Просто у кого-то одна выразительная краска, а у кого-то сто, один обладает менее гибкой, другой — более гибкой психофизикой; один реагирует так, другой иначе. Муратову волнует не столько “характер”, который лепят актеры, сколько то, как они это делают; ее завораживает бесконечный протеизм Делиева, кружевная точность Демидовой, гениальная отзывчивость Руслановой. Актерский талант — не инструмент, а предмет увлеченного и пристального разглядывания, как частный случай, как проявление общечеловеческой природы.
И весь экранный мир “Настройщика”, где современные банки и супермаркеты соседствуют с изысканным антикварным мирком Анны Сергеевны, где на равных звучит речь сугубо правильная и гротескно неправильная, так что правильная кажется уже не нормой, а каким-то редко встречающимся диалектом; где красота кроется и в “синенькой полосочке” на рваной рубахе бомжихи, и в цитатно- архетипических позах Р. Литвиновой, похожей сразу на всех блондинок мирового кино; где пространства подчеркнуто кинематографические — кинобудка или чердак Андрея и Лины с завораживающей игрой света и тени от вращающейся решетчатой конструкции, подвешенной к потолку, соседствуют с декорациями почти театральными — квартира Анны Сергеевны или вилла Любы; где все натуралистично и в то же время — условно, все — реально и все — искусство; где фабула противоречит сюжету, а бойкий жанр — прихотливо затянутой манере повествования; где нас бесконечно долго водят за нос, заставляя ожидать кровавой развязки, и дарят наконец развязку почти идиллическую, — результат совершенно особой перенастройки индивидуальной муратовской оптики, позволяющей увидеть единство там, где, казалось бы, могут существовать лишь разделение и вражда.
Жизнь здесь — уже не просто торжество “натуры”, одерживающей победу над фальшивыми и смешными условностями. В “Настройщике” жизнь, ее чудо и возможность ее продолжения — в бесконечном разнообразии и нерасторжимой связи всего со всем. Редкому художнику дано в каждой новой работе вот так вот радикально менять “точку сборки”. Но это, думается, и есть главный муратовский рецепт “примирения с миром”.
1 Краткий отклик на этот фильм Киры Муратовой можно прочесть в «Кинообозрении Игоря Манцова» («Новый мир», 2005, № 2). ( Примеч. ред. )
