Новый Мир ( № 7 2005)

Действующие лица: Серафима Федорова, 100 лет; Маша Иванова, 100 лет; Прасковья Гришина, 100 лет; и другие.

Владимир Бондаренко. Третий Некрасов. — “День литературы”, 2005, № 4, апрель.

“Я бы провел такую поэтическую цепочку: Николай Некрасов с его смелым расширением народного поэтического словаря, затем Владимир Маяковский с попыткой возрождения в России речевой поэзии и как завершение этого поэтического эксперимента — Всеволод Некрасов с поэзией конкретного слова, словесного повтора, с поэзией примитивного знака. И опять он как бы третий Некрасов в этой цепочке... Он чересчур хорошо знал русскую культуру, чтобы испытывать недостаточность в литературных традициях. Знал немецкую культуру, следил за мировыми новинками, но лишь для полноты ощущения развития поэзии. Он всегда был самодостаточен в своих поэтических поисках. Это уже младшее поколение андеграунда смело вошло в объятья западной славистики, отвернувшись от первичности славянского мира. А первые нонконформисты поэзии были частью и плотью русской культуры, продолжением одной из ее многочисленных традиций <…>”.

Здесь же — несколько стихотворений Всеволода Некрасова.

См. также: Владимир Губайловский, “Виноградная косточка” — “Новый мир”, 2002, № 10.

Андрей Борцов. Правда о русском национализме. — “Спецназ России”, 2005, № 1, 2, 3 <http://www.specnaz.ru>.

“В сущности, в России живут лишь следующие четыре категории населения: 1) русские, 2) желающие быть русскими, 3) дружески относящиеся к русским и 4) враги. Все прочие классификации не имеют никакого значения <…>”.

Виталий Брахман. Нравится — и все тут. — “Огонек”, 2005, № 12, март <http://www.ogoniok.com>.

О том, что вкусы не зависят от убеждений . “Ну конечно, Пастернак. Он был превращен едва ли не в главную эмблему русского либерального канона. Так что для критиков и ненавистников этого канона он автоматически стал злейшим врагом. <… > Как все это согласуется с пресловутым сталинизмом Пастернака, который, что ни говори, был ему стихийно присущ? Считать „сталинские” стихи Пастернака такими уж вынужденными биография поэта не позволяет. <…> А если почитать военную поэму Пастернака „Зарево”, то там вместо христианского гуманизма такая дисциплинированная и сосредоточенная ненависть к врагу, что любой скинхед позавидует. Сумбурный „Доктор Живаго” этого явно не перевешивает. <…> Читают, конечно, все больше про свечу на столе, которая горела. Но как бы то ни было, Пастернак остается советским поэтом. В этом нет ничего плохого. Это очень даже хорошо. Но для нашего интеллигента это не хорошо, а как бы не важно. Потому что ведь это же Пастернак. <…> С другой стороны, я знаю патриотов-неоязычников, лютых врагов христианства, которые обожают творчество рок-музыканта Романа Неумоева, несмотря на то что он поправославнее Кинчева. В этом и заключается одна из главных примет эпохи: в каждую голову инсталлированы две программы — идейная и эстетическая. За эстетической программой стоит еще одна, тоже идейная. Она как бы не работает, но от нее никуда не деться”.

Аркадий Бурштейн. Эссе о Мертвой Реке. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 4.

“Есть в русской поэзии много лет интригующая меня тема. Тема эта растворена в совершенно разных стихах, написанных абсолютно разными поэтами, но в каждом из этих стихотворений присутствует река. В текстах река сия может называться как угодно — носить любое имя — Нева, Кама, Исеть, — но, независимо от имени этой реки, сквозь нее всегда смутно проступают очертания и суть Реки совсем иной, и, как правило, это сопряжено с загадочными искажениями стихового пространства. <…> Но мне бы хотелось сегодня пристально вглядеться в <…> стихотворение, где тема мертвой реки совсем не очевидна и где надо потрудиться, чтоб различить ее очертания, проступающие сквозь контуры Васильевского острова. Это стихотворение И. Бродского, одно из самых известных во второй половине XX века, все вы, несомненно, знаете”.

Дмитрий Быков. Сын сапожника и сын художника. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 3 <http://magazines.russ.ru/neva>.

“Еще [Эдгар] По, один из кумиров пастернаковской молодости, называл поэтичнейшей темой смерть прекрасной женщины. Пастернак выразил Сталину [отдельное] соболезнование по поводу смерти его молодой жены потому, что это была его тема, — только и всего”.

“<…> „Мастер и Маргарита” в некоторых своих частностях есть предельное выражение подлинной идеологии сталинизма; <…> настоящего, подземного, оккультного, верховный жрец которого вовсе не разговаривал сам с собой на языке советской пропаганды. Именно в образе всемогущего темного мага Сталин и предпочитал являться потрясенной интеллигенции: позвонит эдак ночью, хотя можно, как видим, и днем, — и огорошит внезапной милостью, поселив в душе художника греховную мечту о завете между всяким истинным гением и мировым злом”.

“Пастернак повел себя в беседе с вождем, как богатырь на классическом русском распутье, где