— Прихлебывай, птушенька, прихлебывай, — поощряет Филипповна.
И я кружу губами над блюдцем и дую сильней, как западный ветер Зефир. В панике мчатся от меня по бурым волнам черные чаинки-кораблики, а волны уже перехлестывают через бортик...
— Ну хватить рикошетничать. Вишь — скатерть облил.
— Я — Зефир! — объясняю я причину морского волнения.
— Не путляй, зехвир едять.
Тем временем нянин чай допит. Ложечкой она поддевает ломтик лимона. И тут затевается великая борьба с искушением: макнуть лимон в сахарную крошку или нет? Макнуть или нет? Не макнешь —
Этот момент самый важный для меня во всей церемонии. Ее финал зависит от того решения, которое примет сейчас Филипповна. Если макнет, то ничего интересного не случится. Лишь бы не макнула! И тогда...
Проглотить ломтик сразу невозможно. Хоть сколько-нибудь, а надо его пожевать. Некоторое время няня жует лимон.
Богатство ее мимики становится несравненным.
Она жмурится, морщится, щурится; строит мины одну кислей другой; отмахивается, точно от нечистой силы; передергиваясь, крутит шеей; выбрасывает кверху руки, как будто зигзагообразный разряд молнии простреливает ее насквозь, кислым током прошивает язык, отнимает дар речи!
Спустя зияющую открытым ртом паузу речь возвращается к несчастной куштевательнице лимонов, начиная с покряхтыванья: “А!”, с междометия: “Ох!”, с проклятия: “Штыб тебе завалило!..”
На глазах у Филипповны слезы.
А я хохочу, и губы ее растягиваются в улыбке:
— И смех и грех! Ешь ты теперь...
Срываю зубами мякоть с цедры и тоже перекашиваюсь от несусветной кислятины.
Скорей заесть!
А няня не спеша убирает со стола остатки нашего пиршества. Не стряхивает в ладонь (это не клеенка), а сощипывает крошки, цепляющиеся за шершавинки скатерти. Ставит лимон дозревать в шкаф.
— Ну вот и усе чисто. Бох напитал — нихто не увидал, — завершает Лимонную церемонию Акулина Филипповна.
Нестойкий дождь
Летчик
Он исполнил приказ и присягу
и нажал на гашетки — огонь! —
и воздушную сбил колымагу,
угодив ей под хвост, а не в бронь.
