прямая спина параллельна стене. Не сидит, а вроде бы висит в воздухе, чуть опираясь своими маленькими ладонями о постель. Челки больше нет. Утомленное, посеревшее лицо ничем не занавешено.
Величаво кивнув, указала на единственный стул, прижатый к ее лежбищу.
Не сдается! Молодец! — согрело Евгения.
Визитерша — тощая, бесцветная, мужскому глазу не за что зацепиться — на появление мужчины никак не отреагировала. Продолжала нести обычную коленопреклоненную чепуху, пытаясь удержаться на кончике табурета. “Ваши ЈЧечетки” — просто прелесть!”
Когда весь вздор из нее вылился и она засобиралась, Анна церемонно попросила:
— Посидите еще пять минут.
Марине дала — десять...
Ради Евгения скостила срок, но не нарушила ритуал, выработанный для сохранения поклонников. Чтобы они потом всем рассказывали, как сама великая их удерживала. Обыкновенные люди запоминают только то, где они в главном предложении, не в придаточном.
Остались наедине.
Вглядываясь в новый облик Анны, он задержал взгляд на седой пряди над открытым лбом. у правого виска. И был сразу уличен:
— Не люблю этих моложавых старичков и старух... Не поймешь, то ли ему тридцать пять, то ли восемьдесят пять... Мне советуют выкрасить волосы. Я не хочу. — Анна не спрашивала, не оправдывалась — просто вслух рассуждала. — Так — хоть место в трамвае уступят, а буду крашеная, то только прошипят: “Ну и стой, стерва, стой!” Мы с Мариной заблудились по дороге в театр, у татарина спросили, так он, посмотрев на нее, ответил: “Провожу тебя за то, что ты молодая, а седая”. Она поседела раньше меня. Тоже не красилась... — Поглядывая то в окно, то на своего визави, Анна привольно замолчала.
Слушая неторопливую речь, Евгений снова узнавал ее. Вернулся прежний облик, но три года войны — пропасть, которую в один шаг не перепрыгнешь. И он тоже не открывал рта.
— Мне говорили, что вас тяжело ранило. Уже оправились или мне наврали? — Анна как будто протянула ему руку.
Евгений встал со своего стула, потоптался на месте, но тут и шага не сделаешь. Тесно. Пришлось опять сесть.
В дверь заглянула круглолицая деваха:
— Там спрашивают, будете ли вино пить?
Анна церемонно кивнула и повторила вопрос:
— Наврали?
— Нет, все правда. Позвоночник в двух местах был перебит. — Евгений говорил медленно, подбирая нейтральные слова. Улыбкой оберегал себя от сочувствия, которое только расслабляло его, мешая бороться за жизнь. Освоено за месяцы боли и неподвижности. — Меня жена...
— Жена... — Взгляд Анны на долю секунды из ласкового, любовного сделался тяжелым, гневным.
Взгляд, не голос, и Евгений не углядел молнию: чтобы удержать бесстрастный тон — боль возвращалась, как только он слишком въяве вспоминал себя, беспомощно-распятого, — ему лучше было не смотреть в глаза собеседнику. Он встал у окна и, тихонько барабаня пальцем по чуть звенящему стеклу, повторил:
— Жена меня разыскала, вывезла на Урал. из фронтового госпиталя. Там выходили. Чтобы не комиссовали, я уже из больницы послал несколько военных рассказов в “Красную звезду”. Напечатали и после взяли корреспондентом. Вот приехал в командировку, ночью — поезд в Мурманск.
— Пишете? Я рада. И я завтра еду домой. К мужу.
Как бы между прочим сказала, и Евгений опять пропустил эту новую для себя информацию. Мимо сознания — потому что она ничего не меняла в картине его жизни. А чувства? Да его никак не задевало отсутствие или наличие мужа. У нее, ни от кого не зависящей и — как ему казалось — ничем не уязвимой.
Домработница подтолкнула дверь своим упругим бедром и бочком вошла в комнату, стараясь не наклонить поднос с темной бутылкой, двумя рюмками и блюдцем с прозрачными кружками лимона. Пока
