их в тетрадку, чтобы затем перепечатать и уже машинопись сверять с первой публикацией. Постепенно накопились сотни таких вновь разысканных мелких вещиц.
Другим куда как немаловажным делом стал зощенковский архив. Вера Владимировна Зощенко, вдова писателя, как большинство писательских вдов уверенная в величии мужа, хотя и находившаяся с ним при жизни в очень сложных отношениях, о коих тут рассуждать не след, тщательно хранила все, что связано с его работой и жизнью. То, что Ю. В. Томашевский при ее участии архив скопировал, оказалось великой удачей. Сданный в Пушкинский Дом, архив был закрыт, в том числе и для членов комиссии по зощенковскому наследию. Первые обширные публикации на основе материалов из Пушкинского Дома вышли тогда, когда стараниями Ю. В. Томашевского и других исследователей подавляющее число произведений Зощенко было введено в читательский обиход, — вышли многотомники и однотомники, а периодика была переполнена множеством мелких вещиц, которые Ю. В. Томашевский в последние годы едва успевал готовить. К каждой подобной публикации, состоящей из трех-четырех рассказов или фельетонов либо подборки документов, требовалась врезка: автор родился, жил-был, несправедливые гонения и так далее. Отказать даже самой малой газетке, если она проявляла интерес к творчеству Зощенко, деликатнейший публикатор не мог.
И тут надо вспомнить то, что не вспомнить нельзя. При всех достоинствах и культуре, Ю. В. Томашевский не был филологом. Подготовленные им публикации — не публикации научные, даже в самом приблизительном смысле слова. Это популяризация, подвижничество, что угодно, только не филология. Да он и не собирался выдавать свою работу за научную.
Но вот представительный том “Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Книга 3”, выпущенный издательством “Наука” в 2002 году. И здесь материал “Из дневниковых записей М. М. Зощенко (1916 — 1921)”, подготовленный А. И. Михайловым. Пассажи из предваряющей врезки по меньшей мере удивляют: оказывается, записи эти “интересны своим исповедальным характером, основу которого составляет горестное наблюдение автора над своим собственным несовершенством, которое видится ему в отсутствии некой цельности, в раздробленности его души”. И такого комментария стоило ждать десятилетия?
Кроме того, экая неувязка: часть этих записей уже увидела свет в № 11 журнала “Новый мир” за 1984 год. И подготовлена публикация была Ю. В. Томашевским, но многоуважаемый ученый ни словом о том не обмолвился, что есть либо нарушение элементарной научной этики, ежели он о публикации знал, либо элементарный непрофессионализм, ежели он о публикации не ведал.
Небольшой штрих: Ю. В. Томашевский в записи об альманахе “Братья Серапионы” опускает первое слово, потому что не знает, что же оно значит. И это простительно из-за характера публикации. В увидевшем свет через восемнадцать лет специальном издании публикатор затрудняется расшифровать слово, которое ему по самому роду его занятий должно быть отлично знакомо. Речь идет о “финском” альманахе, упоминаемом и в серапионовской переписке, и в переписке А. М. Горького. Ситуация эта показательна.
Второй пример. Короткая фраза среди других записей за тот же 1921 год: “Записан в кавалеры ордена Обезьяньего знака”. А. И. Михайлов не делает даже пояснительной сноски, словно ему ровным счетом нечего сообщить по данному поводу. Ю. В. Томашевский тоже сноски не делает, но в составленной им “Хронологической канве” жизни и творчества писателя на основании письма М. М. Зощенко, адресованного жене, относит событие к июню месяцу (фрагмент письма без толкований включен и в монтаж документов, подобранных М. З. Долинским для отличного сборника зощенковской прозы, выпущенного в 1991 году). Между тем грамота, выданная писателю А. М. Ремизовым, учредившим Обезволпал, “Обезьянью Великую и Вольную Палату”, помечена 30 мая, и грамота эта хранится в Пушкинском Доме, где и зощенковский архив.
Конечно, Ю. В. Томашевский многого не знал, и сама установка его — толковать не сочинения Зощенко, а судьбу — представляется уязвимой из-за недоговоренностей и идеализации героя. Как, например, расценить гневную статью преуспевающего писателя, который призывает расправиться с фашистским охвостьем в эпоху бесконечных процессов (цитировать ее вряд ли стоит)? Или как относиться к “Истории одной перековки”, помещенной в книге о Беломорско-Балтийском канале?
Можно, разумеется, говорить о том, что Зощенко, будучи в составе писательской бригады, обратился к важнейшей для себя теме — переделке психики человека и проч. Можно уповать, что все, отправившиеся в ту творческую командировку, искренне верили в преображение заключенных. Но куда деть нескончаемый рев сотен лагерников, стоявших на берегу, когда писательский пароход проходил мимо: “Зощенко, выползай!” Об этом реве вспоминает другой участник поездки, Е. И. Габрилович. И даже на неопровержимый аргумент — дескать, не писать для книги о Беломорканале было нельзя — есть контраргумент: не написали ведь Ильф и Петров ни строки, обещая в скором будущем третий роман, на сей раз о перековавшемся Бендере. И не исполнили обещания.
Подойти к этой проблеме не с нравственной меркой, а с художественной проще. Довольно сказать: повесть о каналоармейце А. И. Роттенберге — в первую очередь плохая литература. И совсем вне литературы сочинения, где автор призывает покончить с внутренними врагами. Рассказано это не для того, чтобы попенять Ю. В. Томашевскому за умолчание и пережимы, а чтобы продемонстрировать, сколь сложную задачу он перед собой поставил. И не только поставил, а решал годы и годы, руководствуясь доводами эстетическими. Ведь републикация ранних рассказов и фельетонов, отысканных в периодике, и есть эстетический довод: переиздавалось достойное переиздания.
Такое собрание — в пяти томах — появилось незадолго до смерти Ю. В. Томашевского. О том, какие препоны следовало преодолеть, чтобы вышли сначала том рассказов в “Художественной литературе”, “Избранное” в издательстве “Правда”, затем двухтомник, трехтомник, кто оказал неожиданную помощь (скажем, А. Л. Дымшиц, чью фамилию стараются и не вспоминать, столь она одиозна), а кто отказался помочь, хотя бы и под благовидным предлогом (фамилии можно отыскать в рецензируемой книге), — обо всем рассказано самим Ю. В. Томашевским просто и беспристрастно. И некоторые статьи подобны реляциям с поля боя — так и сражался секретарь комиссии по литературному наследию в начальственных кабинетах, сражался с переменным успехом.
Не упомянуто о важной вещи, о которой внимательный читатель догадается, пролистывая страницы книги. Об этом сражении следовало бы сказать строчками из баллады Роберта Браунинга о Наполеоне и гонце, который принес ему счастливую весть:
