Новый Мир ( № 12 2005)

С этих двух увесистых томов в “Российских Пропилеях” начинает выходить первое научное собрание сочинений Густава Густавовича Шпета. Сколькими томами оно будет продолжено — вероятно, пока затруднятся сказать и сами составители. То, что гигантский труд по составлению, комментированию и археографической работе с рукописями взяла на себя Т. Г. Щедрина, автор фундаментального исследования “„Я пишу как эхо другого…”. Очерки интеллектуальной биографии Густава Шпета” (М., “Прогресс-Традиция”, 2004), уже вызывает едва ли не безоговорочное доверие. Уникальность данного Собрания даже не в том, что разрозненные труднодоступные, а то и вовсе неопубликованные произведения философа окажутся сведенными воедино. Даже для читателя, давно творчеством и личностью Шпета заинтересованного, уже из двух этих томов очевидно, что знакомиться с мыслителем предстоит практически заново — на ином, требующем большей ответственности и дисциплины мысли уровне.

Во-первых, в отличие от памятных переизданий и публикаций конца минувшего века, все тексты (в том числе довольно известные) даются в новых редакциях, в новой композиции — их заново сверили, практически переподготовили к печати по рукописям из семейного архива. То есть — привели в соответствие с авторским замыслом. Мысль живого, практикующего философа не может отлиться в раз навсегда заданную форму. Чуть ли не идеальным примером тут послужит книга Шпета “Явление и смысл”, опубликованная в 1914 году, а современному читателю известная по переизданию 1996 года. Ее первый издатель М. А. Мамонтов специально подготовил для автора экземпляр, количество страниц в котором по сравнению с прочими типографскими книгами оказалось в два раза больше — за счет пустых страниц, предназначенных для замечаний и исправлений. Страницы пустыми не остались — но только сейчас, в данном издании, мы можем ознакомиться с этим примером дальнейшей эволюции шпетовской мысли, уточняющей и придающей стереоскопичность уже сказанному.

Любое издание, естественно, лакомо для читателя первопубликациями. В первом томе таковой является первая часть работы “Язык и смысл” (между 1921 и 1925 годами), публикуемая по рукописи из семейного архива внучки Шпета Е. В. Пастернак. В этом фундаментальном труде Шпет, развивая положения публиковавшихся параллельно “Эстетических фрагментов”, не только производит глубокий всесторонний анализ словесной структуры, внутренних и внешних языковых форм, но и предлагает собственное вбидение ключевых положений семантической логики и семиотики (по Шпету — семасиологии). Его подход к семиотике, оказавший существенное влияние на Р. О. Якобсона и других “формалистов”, в методологическом отношении скорее полярен той направленности, которой впоследствии придерживались члены “пражского кружка”: он более глубок и гибок. Будь работа Шпета вовремя опубликована, имей он полноценную возможность полемизировать с оппонентами, отстаивать свой герменевтический подход к исследованию знаков, — развитие семиотики и структурализма не только в России, но и во всем мире было бы совсем иным.

Место Шпета в истории русской философии уникально и трагично — причем не только в силу трагических обстоятельств его биографии. Масштаб его личности, вероятно, ощущался всеми современниками — и одновременно воспринимался как нечто чужеродное, невместно раздражающее. Глагол “шпетить”, по Далю, означает “корить обиняками, колоть намеками, оскорблять”. В этом значении он встречается у Державина. Современников, вероятно, оскорбляла именно масштабность его фигуры, универсальность знаний и глобальность философических устремлений. Шпету, автору лучшего очерка истории русской философской мысли, не прощали его насмешливость и высокомерие, чрезмерно суровые оценки философов-современников. Не прощали отрицания им самой возможности существования самостоятельной философской мысли в России — в ее современном состоянии. Но именно с этой жесткостью связаны размах ставимых им перед собою задач, мера его личной ответственности перед отечественной и мировой философией. Впервые публикуемые развернутые планы 3-й и 4-й частей грандиозного труда “История как проблема логики” дают представление об универсальности философских притязаний Шпета. В соотнесении с этим планом и масштабный труд “Язык и смысл”, и знаменитая работа “Герменевтика и ее проблемы” (1918) являются лишь одной (не самой объемной) частью намеченного третьего тома.

Эпистолярный том Собрания замечателен не только очевидной биографической составляющей, но и — в первую очередь — свидетельством удивительной личностной целостности автора. Мы присутствуем при святая святых зарождения и развития философической мысли: проблема формулируется и анализируется тут же, в процессе письма. Это даже не философский дневник, но некий идеальный образец того, что на деле есть философский склад личности. В 1914 году Шпет писал из Геттингена жене Наталии Константиновне, что только так и нужно: писать и думать, иначе проблема “оцветет в уме” — и тогда работа станет тяжестью. Разительный пример античного отношения к самому процессу философствования.

 

Збигнев Херберт. Стихотворения. Перевод, предисловие, примечания Владимира Британишского. СПб., “Алетейя”, 2004, 256 стр.

Збигнев Херберт. Варвар в саду. Перевод с польского Л. М. Цывьяна. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2004, 328 стр.

Европейская поэзия ХХ века держится на четырех китах. По алфавиту (чтобы никого не обидеть): Англия (+Ирландия и США), Греция, Польша, Россия. Если с первым и четвертым из китов мы худо-бедно знакомы, то невежество по отношению ко второму и третьему, даже у “продвинутых” отечественных интеллектуалов, порой вызывает оторопь. В блистательном ряду поляков-современников Херберт стоит вровень с нобелевскими лауреатами Чеславом Милошем и Виславой Шимборской. Стоит, ничуть обоим не уступая, — просто премий на всех не хватило. В моем же предельно субъективном сознании имя Херберта неразрывно связано с именем еще одного великого “нелауреата” ХХ века — грека Кавафиса. И дело не только в античной пластике хербертовского верлибра, разительно напоминающего мраморные обломки стихов Кавафиса. Дело в самой позиции человека — поэта, спокойно стоящего посреди хаоса ничтожных повседневных забот, — и хаоса истории, хаоса варварства и броуновских судорог культуры. Осознающего их неразрывную взаимосвязь и взаимообреченность. Осознающего свою неразрывную с этим хаосом взаимосвязь. И деловито, несуетно пытающегося творить из хаоса космос. Не во имя великой цели, не во вселенских масштабах — а просто потому, что ничто иное для него невозможно.

Херберт выпустил свою первую поэтическую книгу в 1956 году, в возрасте 32 лет, — и едва ли не