Говорят, интернированных тоже разместили в школах. Но те классы не показывают.
Звонила Гражина. В истерике. Куда отвезли Яна, она не знает. Просит помочь. А что я могу?
Слухи — ужасные. Что держат на морозе. Не кормят. Пытают…
Судя по тому, что вышедшие потом на свободу об этих ужасах не вспоминали, слухи были преувеличены.
Позвонил Петрович, сообщил, что напечатали мой репортаж.
Странно. Я вроде не передавал.
Поехал в “Межкнигу”. Купил газету.
Точно. На пятой полосе. “Верность идеалам”. Подпись — “А. Друзенко, соб. корр. „Известий””. Сплошная трескотня.
Но я же этого не писал!
Наконец-то Москва на проводе. Звонкий голос Веры:
— Как ты?
— Соскучился.
Соединила с Ермоловичем. Хотел поскандалить, но уже перегорел.
Позвонил в Ровно.
Отец дудит в свою дуду:
— Когда ты оттуда уедешь?
О судьбе Валенсы молчат.
Но слухи гуляют. Якобы содержат под Варшавой, в пансионате. Условия — комфортные. Регулярно предлагают коньяк, водку, виски — отказывается. Просят подписать бумажку, самую нейтральную, — не подписывает, дурачком прикидывается.
“Мне, — объясняет, — моя Данута всегда говорила, что я не такой умный, чтоб бумажки подписывать. Привезите моих советников. Я с ними посоветуюсь. А потом, может, и подпишу…”
Умер Гомулка.
Из похорон решили сделать демонстрацию. Показать мощь партийных рядов.
Не получилось.
Подполье, как и предсказывал Петрович, возглавил Буяк.
Все говорят о возможной забастовке.
Подпольное радио сообщило дату — 10 ноября.
На рассвете я объехал несколько заводов. С забастовкой у подпольщиков не вышло.
Вернулся в корпункт и сочинил репортаж. Через абзац — категорический рефрен.
…Наконец Москва.
Тороплю Веру, та — артачится:
— Может, не стоит?
