— Как? Это же ждут!
— Да не нужно это, Толя, никому.
— Почему?
— Брежнев умер.
Я понимаю, что репортаж пойдет в корзину. И все-таки решаю диктовать.
Вера хихикает, когда я в очередной раз выдаю рефрен:
“ЭТО БЫЛ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ”.
Главный чекист, сменивший героя Малой земли, показывал, что мести страну будет по- новому.
— В бане теперь не попаришься, — делился по телефону Олежка.
— Воды нет? — дурачился я.
Работавших за рубежами пропагандистов собрали в Москве.
Новиков звонил, кричал, загадочно советовал:
— Ты готовься! Чтоб как пионер, понимаешь?
Появившись в редакции, я отправился к Алексееву.
Осунувшийся, бледный, тот не видел меня и не слышал.
Перед самой кончиной Брежнев успел одарить Звездой шефа телевидения — в связи с его семидесятилетием.
На вахту заступил Андропов, и 70 стукнуло Алексееву. Ему дали орден Ленина.
Что-то это значило!
Алексеев встал, лунатиком прошелся взад-вперед и произнес:
— Пора уходить.
“Глупая ситуация, — маялся я. — Не говорить же: ни в коем случае! Сказать: давно пора? Тоже вроде…”
— Успехов, — протянул салообразную ладонь Алексеев.
На совещании первому дали слово собкору “Правды” в Америке.
Я вздрогнул, услышав: “Приготовиться товарищу Друзенко”.
Вышел на трибуну.
Зал смотрел оценивающе. Ну, что скажет этот “поляк”? Какова — при новом Хозяине — граница допустимой откровенности?
Я взял быка за рога:
— Мы терпим в Польше поражение и пытаемся замолчать события, хотя это — наивно. Народ не зря частушку сочинил: “Есть забава на Руси — ночью слушать Би-би-си”.
Зал загудел.
В президиуме улыбавшийся секретарь ЦК наклонился к председателю КГБ. Тот кивал.
Шутка прошла. Ее сочли согласованной, и как я ни божился…
