Новый Мир ( № 3 2006)

Но нельзя, товарищи, забывать

и о важности эстетического воспитания —

невозможно, товарищи, отрицать

заслуги нашей творческой интеллигенции

в преодолении вековой отсталости!

Достаточно назвать

имена Ницше и маркиза де Сада,

лорда Байрона и М. Горького,

В. Маяковского, К. Тарантино, В. Сорокина

и многих, и многих других

не менее талантливых

бойцов идеологического фронта…

Корней Чуковский еще аукнется в кибировских стихах — в следующем номере “Нового мира”.

Виктор Некрасов. Ограбление века, или Бог правду видит, да не скоро скажет. Публикация В. Кондырева и Гр. Анисимова. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 10.

Это еще круче, чем тайная встреча Косыгина с Керенским.

Лучшее мое чтение этого месяца. Я хохотал и вытирал слезы — поставьте сюда столько восклицательных знаков, сколько захотите. Все! А то я проговорюсь.

Ольга Новикова. Убить? Роман. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 10.

В этом романе ей (героине, героине, конечно. — П. К. ) все-таки пришлось убить. Ничего другого не оставалось. Сам виноват.

Владимир Огнев. Раздвижение пространства. Портреты Игнатия Ивановского и Николая Чуковского. — “Дружба народов”, 2005, № 11.

“Н. Чуковский разделяет мнение врага буквализма, известного француза: „Берешь в долг, отдай сполна, хоть и не тою монетою”, то есть не получается образ — сохрани мысль, не справился с краткостью — будь богаче, не сумел ублажить слух — ублажи глаз живописью. Одним словом, упущенное в одном месте наверстай в другом. Так, в переводе „Верескового пива” Р.-Л. Стивенсона (у С. Маршака — „Вересковый мед”) Н. Чуковский придерживается в строфике октавы, как в подлиннике, и только в одном месте позволяет себе катрен. Маршак вовсе отказался от строфики Стивенсона, зато сохранил ритм подлинника: четкий, стреляющий короткими английскими словами, традиционный стих английской баллады. Н. Чуковский взял другим: красками, порою опущенными в маршаковском переводе. У Чуковского карлики — “хилые”, “корявые”, “черноватые”, а король скачет “багряными полянами” (вереск цветет!), “слышит сытых пчел гуденье” (лето, его приметы, они есть в первоисточнике), у Маршака же — суховато, превалируют глаголы, действие. В переводческой практике отступления случаются и не такие. Французский поэт Леон Робель говорил мне, что он перевел Корнея Чуковского так: „De la part du Leopard”, заменив животное: верблюда на леопарда, а Г. Маршал, переводя Маяковского на английский, ради сохранения рифмы пожертвовал „Венецуэлой”, переведя — „Буэнос-Айрес”. А что? Ведь не в географии тут дело, а в экзотике (может, где и осталась пара рифм, так в Венецуэле). А у Робеля? „Откуда? От верблюда”. Звучно, красиво и по существу — точно, что с верблюдом, что с леопардом…”.

Николай Панченко. Лучшие там остались… Стихи. Вступительная заметка Дмитрия Донского и Галины Климовой. — “Дружба народов”, 2005, № 11.

“Поэт Николай Васильевич Панченко лежал в переделкинском храме Преображения Господня в последнем ожидании… Во всем его большом теле, в породистом лице были покой и благородство, которые не смущались крупного узла его темного галстука. Борода была сбрита. Все мирское (? — П. К. ) уже было не важно: опаздывает ли батюшка с короткой панихидой, сколько певчих пропоют старушечьими голосами Вечную память, почему не окажется в церковной лавке иконки Николая Чудотворца, чтобы вложить в руки новопреставленному Николаю…”.

Какая, однако, наблюдательность в этом послании нам, грешным. Или — не важно?