Саша замолчала. Разговорить ее было уже невозможно. Как улитка, спряталась в домик от ужаса.
Они подъехали к ее дому.
— Пока, — быстро сказала она и скрылась за дверью.
Он остался стоять на ступеньках, как уличный пес, которого не позвали в дом. Стрелка бензина оказалась на нуле. Он чертыхнулся. Где-то поблизости должна была быть станция метро. Спускался он туда, как в преисподнюю. Как грешник, наказанный за грехи.
В переходе он остановился. Две бабки, одна с гармошкой, пели казачьи песни. Он слушал как завороженный. Когда они дошли до “Не для меня…”, он не выдержал и начал подтягивать. Одна подмигнула ему: мол, давай. Он стоял напротив и пел со старухами, они ободряюще кивали и улыбались. Одна посоветовала: “Бери выше, не завывай”. Вокруг ровным счетом ничего не происходило. Никто не упал, не побежал, не споткнулся. Все, кто шел мимо, выжили. Закончив песню, он накидал старухам денег и направился к электричке. Всполошившиеся бабки заклекотали у него за спиной.
Назавтра, ранним утром, чтобы застать хозяина, певец отправился в “Соловьиный лес”.
Он ехал в сизом, влажном тумане, пронзительные запахи гнили, дыма и осени встретили у ограды поселка. Обвитый ярко-красным плющом клен пылал, как факел. Певец остановился у дома и нажал кнопку ворот, мимо прошла старая женщина в купальнике и недоуменно произнесла: “Странно плыть в воде вместе с осенними листьями”. Он глянул туда, откуда она пришла: там блестело матово-черное, как мазут, озеро. Светло-желтая женщина растаяла в плотном тумане, три минуты он скучал в одиночестве, потом ворота открылись. Его не обыскивали, но осторожно, как девушку в троллейбусе, пощупали. Хозяин был не так хмур, как вчера. Они шагали по огромным залам, где выставлялась ее величество пустота, точно вынесенная на овальном подносе. Никаких ковров, шаги звучали гулко. Господин Швирикас привел его в курительную комнату и оставил наедине с картинами. Певец сел спиной к свету и стал смотреть.
“Букинист”. Семитский старик с белой фарфоровой розой в руках за прилавком, среди пыли и темноты лавчонки. “Три имени” — беспорядок лиц, птиц, рыб, листьев, плодов, винограда. Лица внизу, ими вымощена дорога вместо булыжника. “Жница” — взгляд как укус осы, как укол шилом, болезненный и острый. Девушка с жестким лицом сидит на берегу, опустив ноги в воду. Сама желтая, ноги в воде зеленые, глаза всезнающей старухи. Закат сзади такой, что она кажется сделанной из золота. Маленький пустой идол, жница. “Фонарь”. На эту картину он глядел очень долго и вдруг понял художника. Увидел, как ему хочется дома, уюта, друга, женщины, но бледный фонарь уводит, тянет, бередит и не дает покоя.
— Восемнадцать, — произнес певец, заслышав шаги хозяина.
— Двадцать, — хмыкнул тот.
— Вы не в курсе, когда возвращается Бондаренко?
— На следующей неделе вернется.
— Я иду за деньгами. Они в машине.
— Вас проводят. Картины упакуют.
Когда певец вернулся, на столике стоял “Мартель”, хозяин плеснул в бокалы, и они обмыли сделку.
— Хотите, я вам спою? — Певца заинтересовал рояль в овальном зале.
— А нельзя без этого? — спросил хозяин. — Я не любитель танцев, музыки и шоу. Картины-то, конечно, потише, а конкретно эти не люблю. Автор меня давит. Вторгается в мое личное пространство. Я его подальше заткнул, а все равно. Книги читаю, но мало. У меня был любимый писатель, но тут я недавно узнал, что он умер. Трифонов. — Хозяин недоверчиво поглядел на гостя, а тот кивнул, подтверждая, что знает. — Так вот. Говорю одному писаке: хочешь заработать? Напиши книгу как Трифонов, но с другим сюжетом. Ты пишешь, я читаю. Пока я одну читаю, ты следующую пишешь. Так нет, в отказку пошел. Даже разозлился вроде. Я так понял, что не может он как Трифонов, оттого и злится.
Хозяин вздохнул, тяжело поднялся и пошел провожать гостя.
Такой владелец картин певцу даже понравился. И еще появилась надежда, что Бондаренко вернется, Оля перестанет рыдать и ему не придется доращивать их с Куртом детей.
После работы он потащил Сашу в метро. Они спускались вниз, а градус страданий поднимался, как в аду. Тут все были вроде него, полузадушенные, побитые, а попадались и похуже. Он посмотрел на свое отражение в темном стекле. Усталый человек в расстегнутом пальто, волосы забраны в косичку. Впрочем, Оля с красивой прической выглядит немногим лучше. Но безгрешней всех выглядит Саша. Точно она уже не человек, а картина.
Его начало потрясывать, как в школе перед законной двойкой, но его спутница улыбалась, поезд мерно стучал, ничто не предвещало беды.
