На попутной телеге я отправился на селекционную станцию. Мы долго ехали вдоль огромного казанского озера Кабан. И я думал: что будет со мной на новом месте, сумею ли я сделать то, для чего послан сюда? Задача была поставлена простая, но трудновыполнимая — за кратчайший срок резко увеличить урожайность проса. На селекционной станции мне сразу понравилось. Администрация и отделы располагались в большой и красивой архиерейской даче. Стены были такие толстые, что на подоконниках можно было спать. Такое потом неоднократно случалось, когда гости оставались ночевать в отведенной мне комнате. Дача стояла на холме над озером и была окружена хорошим фруктовым садом. Я жил сразу за крутым подъемом дороги, над входной аркой, в бывшей надвратной церкви, превращенной в квартиру. Вид из окна открывался чудесный, были далеко видны холмы и поля. Чтобы попасть в мое жилье, нужно было пройти через несколько служебных комнат бухгалтерии и канцелярии, и это почему-то нравилось мне.
К тому моменту культура проса находилась в заброшенном состоянии. Но был конец тридцатых, и пахло войной. И вот кто-то в Москве вспомнил, что в царской армии основным содержанием солдатского котелка была пшенная каша, и создали сразу много вакансий по просу, и одна из них досталась мне. Вначале я обратил внимание на то, что зерна местного низкоурожайного сорта проса имеют самую разную окраску. Были зерна пятнистые, желтые, бордовые — всего около пятидесяти расцветок. Традиционно считается, что просо — типичный самоопылитель. Даже одиночное растение проса нормально самоопыляется и дает потомство. В то время как раз торжествовала “теория чистых линий”. Пыльца других растений и даже тех же, но отличающихся, ни в коем случае не должна была опылять “чистую линию”. Эта точка зрения торжествовала в те годы безусловно и нигде не оспаривалась. Считалось просто нелепым против нее выступать. Наиболее известные селекционеры той поры придерживались этой теории. Но меня всегда раздражали общеизвестные взгляды и теории, которые нельзя оспорить. Именно они-то, мне кажется, и тормозят науку. А ведь еще сам Дарвин проводил общебиологическое изучение этого вопроса и открыл, что растения не терпят долго самоопыления, ухудшаются и вырождаются. Не случайно местный сорт проса, который я рассматривал, имел столь разнообразную окраску зерен. Именно постоянное перекрестное скрещивание различных разновидностей дало столь устойчивый сорт, с годами не вырождающийся и дающий стабильный, хоть и не слишком высокий результат. И меня посетила дерзкая мысль: найти ту пару, то единственное скрещивание семян разного цвета, которое дает наилучший результат! Нужно было проверить скрещивание каждой расцветки с каждой. И если учесть, что расцветок было около пятидесяти, — подсчитайте, сколько таких “брачных делянок” с разнообразными парами скрещивания нужно было засеять! Но это не останавливало меня. Чем трудней достигается истина, тем она значительней. И я начал скрупулезную и, как казалось многим, нелепую работу. “Ну и чудака нам прислали!” Весьма немалое количество зерен последнего урожая местного сорта я тщательно разделял на кучки одного цвета. Потом составлял пары и высевал. Естественно, каждой делянке присваивался номер, написанный на колышке, воткнутом в угол делянки, и в специальной тетради было записано, какой именно гибрид посеян под этим номером. Забегая вперед, скажу, что удача ждала меня под номером 176. Именно на этой делянке путем скрещивания образовался знаменитый сорт “Казанское-176”, повысивший прежнюю урожайность проса в два с половиной раза и обеспечивший питание Красной армии даже тогда, когда в связи с началом войны численность ее резко увеличилась. Сорт этот оказался весьма устойчивым и высевается повсеместно по сей день.
Но не хочу оставлять впечатления, что это далось очень легко. У меня был очень хороший, добросовестный помощник — лаборант, татарин по имени Талип. И мы с ним проводили время в поле от темна до темна. Именно с ним, с его упорством и добросовестностью связано одно смешное, хотя и достаточно опасное происшествие. Когда мы высеяли наши гибриды и с трепетом ждали результатов, я сказал Талипу, что по правилам надо бы удобрить посевы, только тогда они покажут себя в полную силу. Но с удобрениями, особенно с минеральными, было в те годы очень туго. И вдруг Талип закричал, что знает, что нужно делать. От радости он даже раскраснелся — у татар очень нежная, розовая кожа, как правило, с редкой и мягкой растительностью. Талип сказал, что на чердаке казанского Кремля за многие десятилетия спрессовался толстый слой голубиного помета, который представляет собой отличное минеральное удобрение. Они с братом несколько раз собирали этот помет для огорода. Но делать это очень опасно, поскольку в Кремле находится татарское правительство и проникать туда без спросу запрещено. А выносить помет из правительственного здания нам, конечно, никто не разрешит. Тем не менее на следующее утро мы взяли мешки и веревки и через известный Талипу полузаваленный подземный ход проникли в Кремль. С важным и озабоченным видом прошли мимо многочисленной охраны — нас, видимо, посчитали за каких-нибудь маляров и не остановили. Мы спокойно вошли в главное здание. Там ходили сплошь очень важные, даже надменные люди. Слегка заробев, я сказал Талипу, что все-таки зайду к коменданту. Расскажу ему о государственном значении нашей работы И наверняка он даст разрешение. “Хорошо, — сказал Талип спокойно. — А я пока пойду дерьмо собирать”. Я нашел коменданта. С улыбкой вошел к нему и начал рассказывать, но он не дал мне говорить. Как только первое его потрясение прошло, он стал орать — кто, мол, я такой и как посмел оказаться в правительственном здании без пропуска! Я пытался успокоить его, говорил, что выполняю важное правительственное задание. “Вот только поэтому я и выпускаю вас — иначе все могло бы закончится худо, — слегка успокаиваясь, произнес он. — Но обещайте, что вы выкинете вашу вредную и опасную затею из головы!” Я только открыл рот, чтобы клятвенно уверить его в этом, как чуть не застыл с разинутым ртом. В окне — именно в этом окне! — показался грязный раздутый мешок на веревке — это Талип спускал наш груз с чердака! Дул ветер, мешок раскачивался и несколько раз шаркнул по стеклу. Комендант даже встревоженно вздрогнул, но, к счастью, не обернулся. Он и представить себе не мог, что в тот момент, когда он проводит важную воспитательную работу, за его спиной происходит такое! Придя в себя, я стал горячо рассказывать о задачах, которые ставит правительство перед сельским хозяйством. Комендант ерзал, но перебить такую речь не решался. За это время Талип спустил еще три мешка. Каждый раз, когда грязный раздутый мешок появлялся за спиной коменданта в окне, я с трудом удерживался от хохота и усиленно тер нос. Потом мы еще несколько раз ходили с Талипом в Кремль, уже без посещения коменданта, и отлично удобрили наш посев.
Первое время на селекционной станции я страдал от одиночества, и дружба с Талипом мне очень помогла. Я не раз бывал в его доме-усадьбе, играл с его ребятишками и мечтал, что когда-нибудь и у меня будет столько же. Вспоминаю несколько характерных случаев той поры. Однажды мы, пообедав, вышли во двор, и вдруг Талип, показывая какие-то еле видные точки далеко в небе, проговорил важно: “Гуси! Мои!” За обедом мы с ним немножко выпили (“Мен пьян болады”, — как говорил в таких случаях Талип). И я стал смеяться, говоря, что так можно показать на любых птиц в небе и объявить их своими! Талип, усмехаясь, молчал, а я вдруг заметил, что эти точки в небе стали стремительно увеличиваться. И через несколько секунд огромные гуси, тормозя в грязи лапами, приземлились точно в его маленький двор! “Понял? Татары никогда не врут!” — произнес Талип назидательно.
В другой раз мы стояли в сапогах на грязном скотном дворе, и прямо перед нами в грязи копошилась огромная свинья — только уши ее торчали. Я привык все оспаривать и, смеясь, говорил Талипу, что напрасно татары не едят свиней — вон какое аппетитное животное! И тут вдруг свинья с хлюпаньем вытащила свое рыло из грязи. И я с ужасом увидел, что там что-то бьется и верещит. Я успел разглядеть, что то была огромная крыса. Свинья ловко подкинула ее, поймала и с громким хрустом сжевала. При этом глазки ее весело и дружелюбно смотрели на нас. “Понял теперь?” — произнес Талип, торжествуя.
Я говорил уже, что завидовал его бурной семейной жизни с множеством детей, от шестнадцати лет до года, и мечтал иметь столько же. Тем более я уже понимал, что обоснуюсь здесь надолго, поскольку мои
