сомнительная, даже в драматургическом смысле. Люди — все-таки люди; и что-то в них есть всегда настоящее, хотя бы биологические инстинкты, не говоря уж о высших стремлениях. В фильме Серебренникова ничего настоящего нет (кроме, может быть, мата). Это кино даже не про зверушек — те бегают, кушают и совокупляются все же всерьез, с полной отдачей. Это про каких-то пластилиновых человечков, которых почему-то изображают на экране живые люди. Не знаю, как в театре (каюсь, спектакля не видела), но в кино это выглядит странно, ибо тут изначально задан иной уровень условности. Смотришь стилизованные под протокольную съемку кадры, слушаешь органичный уличный сленг и все ждешь: когда же возникнет хоть тень конфликта между имитацией и чем-то подлинным — не на уровне матерных ламентаций, на уровне действия… Не возникает. А нет конфликта — так и ничего страшного. Все нормально: актер-лицедей изображает молодого человека без признаков человечности, который имитирует жизнь. А что ему, спрашивается, еще делать? Кукла и есть кукла. Сам же фильм — не более чем ловко придуманный и забавно снятый “кукольный спектакль”, дающий повод одним поговорить о постмодернизме и симулякрах, другим — просто расслабиться и поржать.
Я не против, зритель имеет право расслабиться. Смущает лишь то, что некоторые критики углядели в этой картине “новый и перспективный молодежный бренд”, а другие — чуть ли не “героя нашего времени”. Мол, в ответ на всеобщую ложь и предательство он обнаруживает тотальное нежелание жить всерьез. Протест такой. На мой взгляд, принц Валя — никакой не герой, ибо не может быть героем любого времени персонаж, у которого вся жизнь — имитация. Но к мнению критиков, вероятно, стоит прислушаться. Это серьезно: ведь если Валя и не герой, то, значит, по крайней мере — лейбл, этикетка нашего времени, на которой, как в магазине на распродаже, нарисовано: “0%”.
“0%” не дискредитированных, разделяемых сколько-нибудь широким сообществом представлений о том, что есть человек и для чего ему жить на свете. Родился, помрешь, а между этим — 60 — 70 лет непонятного прозябания, которые нужно провести так, чтобы не было мучительно скучно. Развлекаться при этом можно любыми способами. Всё. Если подобный подход к земному существованию кажется неглупым людям точно соответствующим нынешнему состоянию умов, значит, в стране приключился полный мировоззренческий и гуманитарный дефолт. “Духless” подкрался, если воспользоваться названием модной книжки. Ситуация, прямо скажем, критическая. Впору землю рыть в поисках провалившейся куда-то духовности.
И роют. Отчаянно, до крови из-под ногтей, о чем свидетельствует другой полюс фестивальной программы, где обнаружилось сразу два странно похожих фильма о… страшно сказать — православной святости: “Остров” Павла Лунгина, показанный вне конкурса, и “Странник” Сергея Карандашова — ученика Алексея Германа.
Такого у нас давно не было. Казалось, свечи, купола, кресты, православные батюшки в рясах, мелькавшие чуть не в каждой второй картине времен перестройки, давно уже перестали занимать воображение кинематографистов. Если и возникали, то лишь в отдельных эпизодах, как фон. И вдруг — нба тебе! Хотя, в принципе, все логично. Где же еще искать ее — самобытную нашу духовность?
Россия сегодня пытается возрождаться и позиционировать себя в глазах прочего мира как особая ветвь иудео-христианской цивилизации, историческим оформлением коей ветви была, а многим кажется, что должна быть и впредь, — православная империя. Но собственно империю как источник духовности рассматривать, конечно, не стоит. Это — так, оболочка. Империя, как в свое время думали в Византии, — это такая “бочка”, которая носится по бурным волнам истории и призвана хранить внутри сокровище истинной веры, пронести его в неизменном виде от Воскресения до второго Пришествия. Россия — “Третий Рим” — идею наследовала, и хотя в бочку заглядывали нечасто и о том,
Про святых старцев и повествуют обе картины.
Пролог “Острова” относится ко временам Второй мировой войны. Белое море. По морю буксир тянет баржу с углем. На борту — капитан и юный матрос-кочегар. Буксир захватывают немцы. Наши прячутся в кучах угля. Их находят, ведут на расстрел. Матросик бьется в истерике: “Не убивайте!” Ему предлагают на выбор: умереть или собственноручно застрелить капитана. Он стреляет. Немцы оставляют его в живых, но заминированный буксир взрывается, и волны Белого моря выносят оглушенного морячка на остров, где стоит монастырь. Монахи возвращают к жизни несчастного, совершившего страшный “иудин” грех.
Спустя тридцать лет он живет все в том же монастыре. Теперь его зовут о. Анатолий, и играет его Петр Мамонов — один из самых ярких персонажей перестроечной рок-тусовки, снявшийся у Лунгина в “Такси-блюзе” в роли безумного саксофониста, а лет десять назад почти оставивший эстраду и сцену и удалившийся в пустыню, то есть в деревню, — душу спасать. Впрочем, периодически он возвращается и выступает со странными спектаклями-монологами, где в свойственной ему крайне эксцентричной манере рассказывает, как, по его мнению, устроена жизнь. Роль Мамонова в фильме “Остров” — из той же оперы. Его о. Анатолий — настоящий юродивый. Служит кочегаром в котельной, таскает, как Сизиф, тачки с углем по шатким мосткам, спит в кочегарке на угольной куче, тут же и молится. Храм посещает редко и вообще ведет себя не по уставу, что дико раздражает статного, чернобородого, правильного и хозяйственного о. Иону (Дмитрий Дюжев). Вообще-то Иона просто завидует, поскольку о. Анатолий обладает даром творить чудеса: исцеляет больных, изгоняет бесов, пророчествует, и паломники тянутся к нему со всего СССР. Не так чтобы толпами, но тянутся. О. Ионе тоже так хочется, но куда там… Нос не дорос. Вот он и стучит на блаженного отцу настоятелю, коего играет еще один выдающийся фрик отечественного кино — Виктор Сухоруков. Настоятель, впрочем, на доносы реагировать не спешит. О. Анатолия он по-своему любит и ценит и только слегка журит иной раз: “Проказник!”
Так и живут: о. Анатолий исцеляет, наставляет и юродствует со всей мерой странности, присущей психофизике П. Мамонова. Настоятель, блаженно жмурясь, пишет иконки и ласково беседует со старцем о духовных предметах. О. Иона то доносы строчит, то завидует, то кается и по-детски пытается обратить на себя внимание, старцу хоть чем-нибудь угодить. К примеру, гроб ему изготавливает отменный, покрытый лаком: прям не гроб, а буфет. Игра на троих. Но солирует, конечно, Мамонов — страшный, грязный, худой, беззубый… Он то скачет, то воет, то ругается на чем свет, то молится истово, пав на землю; в минуты сердечной тишины нежно гладит мхи и лишайники, а в иные моменты просто корчится от душевной боли: страшный грех на нем, нету в душе покоя… Перед посетителями прикидывается ничтожным келейником,
