Не унывайте, милые киевские граждане! Когда-нибудь поляки перестанут на нас сердиться и отстроят нам новый мост, еще лучше прежнего. И при этом на свой счет.
Будьте уверены. Только терпение”.
А вот Лесков. В повести “Детские годы” (1874) один из центральных персонажей — поляк Пенькновский, самовлюбленный бахвал, дурак и бездельник. Вот несколько цитат по его и вообще польскому поводу.
“Большой франт — и, по польскому обычаю, франт довольно безвкусный”.
“В тогдашнем ополяченном киевском обществе поцелуи при уличных встречах знакомых мужчин были делом весьма обыкновенным”.
“Он имеет несчастие быть поляком и потому заслуживает извинения”.
Впрочем, последняя фраза, которую произносит мать героя, вовсе не так иронична, как звучит вырванная из контекста. “Поляки потеряли свою самостоятельность, — продолжала она, — а выше этого несчастия нет; все народы, теряя свою государственную самостоятельность, обыкновенно теряют доблести духа и свойства к его возвышению. Так было с великими греками, римлянами и евреями, и теперь то же самое происходит с поляками. Это ужасный урок”.
В рассказе Чехова “Мои жены” (1885) — как бы исповеди новейшего Рауля Синей Бороды — ёрничество и даже пошловатость выражают, по существу, одну из вечных его тем — ненависти к браку, страха и неприязни к женщинам.
“Я не люблю женщин. Я рад бы вовсе не знаться с ними, но виноват ли я, что homo sum et humani nihil a me alienum puto1? Кроме права выбора, над человеком тяготеет еще „закон необходимости”. Я должен был выбирать одно из двух: или поступать в разряд сорви-голов, которых так любят медики, печатающие свои объявления на первых страницах газет, или же сочетаться браком. Середины между этими двумя нелепостями нет. Как человек практический, я остановился на второй. Я женился”. Следует подробное описание совершенно разных, но одинаково невыносимых типов женщин, семи отравленных жен. “Описываю моих жен в том же порядке, в каком они значатся у меня в записной книжке под рубрикой: „расход на баню, сигары, свадьбы и цирюльню””.
Конечно, шутка… но как Антон Павлович, однако, часто прибегал в разных формах к уничижению женщин, именно классифицируя их типы вроде “Женщина с точки зрения пьяницы” (1885) и др.
Как ограничена география бунинской Москвы! Арбат, опять Арбат, ресторан “Прага” (“Кавказ”, “Муза”, “Речной трактир”). Тверская, Тверской бульвар (“Генрих”. “Мадрид”, “Таня”). Ну, еще Иверская, Красные ворота, Кремль. Обязательно извозчики к ресторану.
А Петербург? — Невский и Невский! (“Жизнь Арсеньева”, “Петлистые уши”, “Барышня Клара” — там, правда, еще и Лиговка).
Гениальная, всегда пьянящая меня первая фраза рассказа Бунина “Визитные карточки”, в сущности, не совсем точна: “Было начало осени, бежал по опустевшей Волге пароход „Гончаров””.
Дело в том, что пустеет Волга не в начале, а в конце осени. В сентябре же навигация в полном разгаре.
Всем известное хорошее название не слишком хорошего фильма Ивана Пырьева “В шесть часов вечера после войны” (сценарий В. Гусева), вероятно, позаимствовано из “Похождений бравого солдата Швейка”.
Швейк прощается с драчуном сапером Водичкой:
“— Так, значит, после войны в шесть! — орал Водичка.
— Приходи лучше в половине седьмого, на случай, если запоздаю! — ответил Швейк.
И еще раз донесся издали голос Водички:
— А в шесть часов прийти не сможешь?!
— Ладно, приду в шесть! — услышал Водичка голос удаляющегося товарища”.
Однажды наш класс повели, точнее, повезли на экскурсию на Шарикоподшипниковый завод. В просторечии “Шарик”, о котором саратовцы с гордостью говорили, что 1-й и 2-й Шарикоподшипниковые заводы в Москве, а 3-й — в Саратове и уж 4-й — в Куйбышеве. Водили по цехам. Особенно запомнился тяжелый пресс, с уханьем бьющий по раскаленной огненной болванке, набитые мелкими шарикоподшипниками карманы, повышенное внимание тружеников к Витьке Герасимову, который тогда, в 7-м классе, весил больше 100 килограммов, что-то у него было с обменом; он вместо положенной тогда формы, первой советской формы, введенной, кажется, в 1955 году: гимнастерка с медными пуговицами, брюки навыпуск, ремень из кожзаменителя с медной же пряжкой, — вместо этого носил шитую матерью
