* *
*
Запутавшийся телефонный шнур,
журнальный столик, адресная книга,
хоть пару слов оставьте, я прошу,
от слякоти рождественских каникул.
Неактуален сигаретный смог,
и остановка сердца неуместна,
и остается выйти за порог
ночного бара, выпав из контекста,
летящий снег порывисто обняв,
звонить, едва придумывая повод,
на линию потешного огня,
опасную, как оголенный провод,
и всякий раз, пока идут гудки,
мембрана от волнения не дышит,
вдруг понимать, молчанием каким
деревья припорошены и крыши.
Грустит река. Алеют кирпичи.
Сырая тишина вот-вот накатит.
И Кёнигсберг растерянно молчит,
поскольку он отсутствует на карте,
и с этой пустотой наверняка
не справиться асфальту и бетону,
цветущим новостям ГТРК,
заброшенным кварталам однотонным.
Любовь сама диктует эпилог
и тоже испаряется, но только,
когда ты отвечаешь на звонок,
на радостях меня сбивает с толка
такое чувство, будто в разговор
прошедшие вмешались дни и ночи,
немецкой речью вымощенный двор,
