Высказывание, взятое в качестве эпиграфа, принадлежит Анри де Гру и начинается словами: “Bloy n’a qu’une ligne, et cette ligne est son contour”. Перевод: “Блуа состоит из одной линии, которой он очерчен” (представьте еще, что так переведены почти триста страниц! Если, не тормозя, перейти к следующей фразе (которой в таком виде во французском тексте вообще нет): “И эта линия — Абсолют”, можно уловить осколок мысли автора. Так весь переведенный текст складывается из осколков. Но в философском — тем более в поэтическом философском — тексте нет проходных фраз!
Ближе всего к оригиналу это начало эпиграфа, наверное, надо было бы перевести: “У Блуа есть единственная линия, и эта линия — его собственный абрис”. Это, пожалуй, тоже нуждается в пояснении. Речь идет о писателе. Все, что он пишет, он пишет как бы одной линией (настолько его творчество едино). И эта линия создает не что иное, как его собственный портрет. Обведенный одной линией. В тексте Бердяева есть слова, идеально передающие это на русский язык: “Все, что пишет Л. Блуа, — это он сам”4. Вот так они и переводили, там, на рубеже XIX и XX веков, те, кто знал французский как русский, русский — как его знали в XIX веке, то есть — живой и неповрежденный, глубокий и великолепный. А философию — как самих себя. Переводили свободно — то есть переговаривая по-русски мысль, выраженную по- французски. Нынешних переводчиков, очевидно, не устраивает “неточность перевода”. Ну что ж, они ее блестяще исправили! Увы, те, кто переводил Блуа, вовсе не одиноки в своем представлении о переводе — и это, пожалуй, самое грустное5. Пока я честно читала переведенную ими книгу, меня не покидала мысль — ну почему некоторые наши переводчики, очевидно (во всяком случае, очевидно из их перевода) засыпающие на третьей странице русского философского текста, берутся переводить французских философов? Неужели они в самом деле думают, что знания французского языка для этого достаточно?
Последнее, чтобы с этим закончить: для сравнения — два перевода одного фрагмента из “Души Наполеона”; один выполнен Мережковским в его работе “Наполеон-человек”6, другой — переводчиками рецензируемой книги. “Глянул Бог в кровавое зеркало войны, и оно отразило Ему лицо Наполеона. Бог любит его, как свой собственный образ; любит этого Насильника, так же как Своих кротчайших Апостолов, Мучеников, Исповедников”. Это Мережковский. А вот что предлагается нам: “Бог взглянул в растекающееся море крови и в зеркале этом увидел лик Наполеона. Он любит его как Свой собственный образ, Он дорожит этим неистовым воителем, как дорожил кротчайшими апостолами, мучениками и исповедниками <…>”. (Вязкая жвачка языка, теряющего, упускающего мысль; в одном абзаце это не так заметно, но через несколько абзацев сознание читателя тускнеет и плывет. Надо помнить — Блуа не виноват. Простите, накипело: скольких философов невозможно читать по-русски, несмотря на обилие переводов!)
И все же “Душа Наполеона” — великая книга. И величие ее в том же, в чем — величие европейской христианской культуры. В “двусоставности образа”, в открытии в образе его онтологических оснований, его души, его божественного. Наполеон — образ Божий в зеркале кровавом. Бог — но такой, какой Он отразится в крови, всегда заливающей землю (крови бедняка, Бедняка). Здесь — и суть величия “моего полководца” (как величает Наполеона беззаветно любящий его Блуа вместе с солдатами старой гвардии), и суть его падения. Его слава и его приговор.
Надеюсь, мы еще прочтем эту книгу по-русски.
Татьяна КАСАТКИНА.
1 Поль Клодель. Извещение Марии. Окончательная сценическая версия. Перевод Ольги Седаковой. (Разрядка в цитатах — выделено цитируемым автором, курсив — выделено мной. — Т. К.)
2 Перевод О. Седаковой.
3 Дневник путешествия, приписываемый Сильвии Аквитанской, «Peregrinatio ad loca sancta». См.: «Толковый типикон. Объяснительное изложение Типикона с историческим введением». Составил профессор Киевской духовной академии Михаил Скабалланович. М., Изд-во Сретенского монастыря, 2004, стр. 9, 144.
4 Надо сказать, что в силу странных эдиционных норм, принятых в этом издании, я в результате не знаю, кому принадлежит перевод этой фразы, — возможно (хотя и маловероятно), что и Бердяеву, которому как раз случалось проявлять неряшливость в языке. Но, во-первых, она действительно в духе всего перевода в этой книге, а во-вторых, если бы Бердяев и проявил неряшливость, он бы ее тут же — через предложение или абзац — и исправил бы этим пояснением от себя.
5 Вот как, например, поправили перевод Волошина. Он берет эпиграф из Бергсона: «Partout oщ quelque chose vit, il y a quelque part un registre oщ le temps s’inscrit» — и начинает с его перевода статью: «Всюду, где есть жизнь, существует свиток, в который время вписывает себя», тут же блестяще сопоставляя мысль Бергсона с известной надписью на циферблате часов: «Ранят все, последний убивает», и резюмирует, переговаривая мысль Бергсона еще отчетливее: «На живом каждое пережитое мгновение отмечает свой знак». Издатели сочли своим долгом предложить «точный» перевод под строкой: «Всюду, где есть хоть какая-то жизнь, существует некий регистр, где отмечается время». См.: Волошин Максимилиан. Лики творчества. Л., «Наука», 1988, стр. 312.
6 За помощь в нахождении переводов Д. Мережковского благодарю Николая Подосокорского.
