бывает, типичного неудачника и троечника, случайно ставшего вампиром, один из его учителей. Рома (он же Рама — вампиры носят имена богов) — человек постсоветской формации, самый младший из всех пелевинских героев, и потому в отличие от них — “пустой”: сознание его — tabula rasa, не заполненная ни идеологией, ни культурой (к слову сказать, именно на это поколение в силу примерно тех же причин делает ставку и нынешняя власть). Собственно, его заполнению и вхождению Рамы в мир вампиров и посвящена львиная доля романа, где очень много диалогов, описаний, объяснений: наивный герой спрашивает, ему подробно отвечают старшие товарищи, он видит всевозможные картины, по преимуществу аллегорического содержания, спрашивает о них — ему разъясняют аллегории. Героиня же — начинающая вампирка Гера — гораздо более активная, чем ее собрат, и делающая активную вампирскую карьеру, остается по преимуществу внесценическим персонажем. То есть все главные события не только разворачиваются не на глазах у читателя и главного героя — они оба ни о чем вообще не догадываются. Только последствия этих событий в итоге бьют Раму как обухом по голове. Как это часто бывало в отечественной литературе XIX века, происходит дуэль, за которой следует смена власти. Роман весьма напоминает статичные утопии XVIII века или средневековые видения… Словно собственно сюжетная сторона жизни больше Пелевину не интересна, как неинтересны новости перезревшему журналисту-новостнику, мечтающему о карьере аналитика. Роман репрезентирует сильную концепцию, но как роман — распадается, демонстрируя усталость формы. Есть, правда, подозрение, что и весь роман, и сама идея с вампирами — не столько объяснение наличного миропорядка, сколько ницшеанская пародия на оное. В идее сверхчеловека, а пуще того — в философии жизни Пелевин находит ресурс для обнаружения абсурда общественного устройства, где “все время идет бурный рост, хотя не до конца понятно, что именно растет и куда. Но это непонятно что растет и растет, и всех очень волнует, быстрее оно растет, чем у других, или медленнее…” В самом деле, должно же быть у этого хоть какое-то объяснение! Империя вампиров — ничем не худшее и не лучшее, чем все прочие.
Андрей Тавров. Самурай. Поэма. М., “АРГО-РИСК”; Тверь; “Kolonna Publications”, 2006, 56 стр. (Книжный проект журнала “Воздух”, вып. 18).
Безусловно, смелый эксперимент. Само существование крупной поэтической формы в контексте современной поэзии — явление проблематичное. “Самурай” — это лирическая поэма, где динамика возникает не за счет сюжетных элементов, а за счет чисто поэтических структур — на уровне семантического взаимодействия. Время в поэме предельно замедлено, по сути — остановлено, обращено в пространство, в котором, множась в застывшей одновременности, образы вырастают друг из друга. Текст напоминает, скорее, не словесное, а музыкальное произведение, цельность которого может быть постигнута лишь путем многократного перечитывания. Фигуры героев у Таврова, как в живописи Филонова, дробятся на множество плоскостей:
Ты всегда здесь был, белый единорог, на фоне белой вишни.
Возможен в любом пространстве, потому что все оно создано лишь
для того, чтобы ты был возможен. Тобой оно создано.
Может быть, подобная взаимообусловленность возможностей создает некий избыток свободы. То есть: либо, дробя мир, автор забывает вновь собрать его в фокусе взгляда, либо читатель не обладает ресурсом для перечитывания. Эксперименту с жанром лирической поэмы, при всей изощренности умозрения, все же не хватает цельности.
Вадим Месяц. Правила Марко Поло. Американский роман. М., “Запасный Выход/Emergency Exit”, 2006, 432 стр. (“Фейерверк”).
Роман-ловушка. Роман о ловушке. Так, если коротко, можно определить это подчеркнуто замедленное, как бы снятое долгими планами (они тоже ловушки — своего рода) повествование. Потому что стоящее на обложке романа имя великого странствователя к сюжету не имеет почти никакого отношения. “Марко Поло” — это американская забава для бассейна. Жмурки в воде. Погоня за ускользающей целью в чуждой стихии. Обманные маневры приветствуются: они делают игру увлекательней и интересней. Роман построен по ее правилам. Автор во множестве расставляет читателю приманки, понуждая его двигаться от одного ложного знака к другому, под конец открывая нечто, чего он, читатель, быть может, и не хотел понимать. Имя Марко Поло — первая из них. Во время игры в “Марко Поло” завязывается главная интрига — роман белого американца и чернокожей девочки. Они и дальше продолжают играть в эту игру. Он — ослепленный отчасти простодушием, отчасти инерцией обыденных представлений — следует за ней, сознательно заманивающей его в ловушку своей маниакальной страсти. Ситуация узнаваема и кинематографична: напоминает американские картины о маниакальной любви, в прокате называющиеся “психологическими триллерами”, где сильный неожиданно оказывается жертвой, а слабый — преследователем. Вот читатель и “пойман”. Казалось бы, ключ от “американского романа” — в его руках. Вернее — два. Масскульт (как то, что репрезентирует Америку в нашем “обыденном сознании”) и Набоков (вездесущая Лолита). Да автор и не возражает. В одной из финальных сцен герой называет себя “Роберт Роберт”. То есть даже он, по воле автора — американский дизайнер, чьи культурные предпочтения и познания весьма отличаются от наших, понимает, на что именно все это похоже.
Но в чем же тогда смысл затеи? В переводе Набокова на язык Голливуда? Это и есть ловушка номер два. Для достижения такой простой цели слишком медленно развивается действие. Собственно, для его развития многие сцены и рассуждения как бы и не нужны. К основной интриге имеют отношение лишь несколько из них, располагающиеся преимущественно ближе к концу произведения. На большей же части страниц, кажется, и вовсе ничего не происходит. Они поначалу представляются растянутой экспозицией, объясняющей русскому читателю американские реалии. Но в этом-то и состоит “приманка”. Потому что — как и положено в уважающем себя русском романе — сюжет, при всей его обостренности и “запретности”, здесь не самое главное. Он-то как раз и служит поводом для того, чтобы обнаружить тайные пружины бытия (именно бытия — социального, метафизического и проч. — ни много ни мало). Здесь и имя Марко Поло — знаменитого путешественника, исследователя иных культур и народов — открывает свой исконный смысл. “Правила Марко Поло” — это роман о границах, о травматическом опыте их пересечения и, следовательно, — о самоопределении (постмодернисты называют это “идентичностью”). Запретная любовь белого и черной (в которой подчеркивается ее инаковость, иномирность, даже на уровне физиологии) — только частный случай, наиболее очевидный. Для чистоты эксперимента Вадим Месяц максимально дистанцирует ситуацию, смотря на нее глазами американца, у которого русская жена. Она беременна
