О единственная, о пахучая сладкая сука,
с кем еще я так близок — зачумно, взакожье, впритир.
Я глазами держу твое небо со светом и звуком.
А закроют мне веки — провалится в сумерки мир.
1986.
* *
*
Луна полна. И звезды в доле
ее подкожного сиянья.
Она сквозит из шахт и штолен,
томится варом на тагане.
Та, что была крупицей соли,
горошиной, сухим орехом,—
сегодня растеклась повольем
по иудейским горным стрехам.
Как сходит сок с берез и ливен,
камедь луны сползла сегодня
с помолищ иерусалимых
на Айялу в дербах исподних,
от Храма до посадов дальних,
потом — во мрак неокропленный,
желтея, как лесной лишайник
на диких корчевах Сиона.
Раз в месяц запечатлеваю
я эту ночь как вар канунный,
когда Израиль тиглевая
ревмя ревет свеченьем лунным.
И сквозь его дерюги, мнится,
не просочатся дней езеры.
С трезвоном утренней денницы
не пробудятся мжи, мещеры.
И страшно за себя, за каждый
