тем верней дела идут на поправку.
На Тверском раскалились под снегом листья.
Отразились сумерки на сетчатке.
…А тогда на скрюченные на кисти
натянула нитяные перчатки
и баском рассказывала: мол, с братом
(мимо шли богемной гурьбой студийцы
в состоянье, видимо, чуть поддатом)
— мы в Москве последние ассирийцы.
Евразийское
Существую сам, а не по воле
исчисляемых часами дней.
А окрест — непаханое поле,
поле жизни прожитой моей.
Кое-как залеченная рана
неспокойных сумерек вдали.
Писк лисиц в улусе Чингисхана,
вспышки гроз над холками земли.
Кто-то вновь растерянных смущает
тем, что ждет Россию впереди.
Кто-то мне по новой обещает
много-много музыки в груди.
Разгребал бы я костер руками,
только дождь упорнее огня.
Воевал бы я с большевиками,
только червь воинственней меня.
Взятую когда-то для прокорма
нам тысячелетие спустя
языки стихающего шторма
возвращают гальку, шелестя.
А в степях, в солончаках всю зиму
не поймешь средь копий и корзин:
