картине текущей литературы присутствуют?
Ну что за термин, например, — выражение “никакой язык”? Это просто существительное с прилагательным. И разъяснять его совершенно незачем — каждый литератор может найти множество эпитетов к существительному “язык”.
Никак не могу счесть термином или понятием и маканинское ироничное выражение “створаживание литературы” из “Удавшегося рассказа о любви”, где явно пародируются критические дискуссии, прошелестевшие в начале ХХI века, а роль похоронщика литературы вручена спившемуся и исписавшемуся прозаику, которому телевизионный босс из милости позволяет вести литературные передачи, но с тем, чтобы он твердил там о смерти литературы. “Телевидению выгодно, чтобы люди не читали. Меньше читают — значит, больше смотрят. Створаживаем словесность”. Термины и понятия принадлежат всем. Чужие метафоры присваивать неудобно. Именно поэтому Наталья Иванова в огоньковской статье “Створаживая классику” <www.ogoniok.com/4952/3/>, объясняя название своей статьи, прямо ссылается на Маканина.
Не воспринимаю я как понятие и словосочетание “сумерки литературы”, хотя мне, конечно, лестно слыть его изобретателем — Чупринин ссылается именно на мою статью 2001 года, упоминая о последовавшей вслед за ней дискуссии в “Литературной газете”. (В эту-то дискуссию и швырнул свой камешек Владимир Маканин.) Но никакой это не термин — а так, метафора. Замечу, что статья первоначально называлась “Проигранное десятилетие”, и только в сверстанной полосе я поменяла название, придумав его на ходу.
Объяснять термины и понятия в справочнике необходимо, растолковывать метафоры — ни к чему. Но это приходится делать, если есть сверхзадача, выходящая за рамки систематизации терминов и понятий, — описать современную литературную ситуацию, а возможно, и воздействовать на нее (а она не всегда отливается в терминах). И если “корректный” Немзер может написать, что “байки о „сумерках литературы” провоцируют пустопорожние и выгодные только шпане „дискуссии”” <www.ruthenia.ru/nemzer/pogromshiki.html>, то системно мыслящий Чупринин не может подобным же образом отмахнуться от вопросов, которые эта “шпана” два года обсуждала.
То, что второй том — не совсем справочник, а какой-то иной литературный жанр, многие почувствовали. Так, Павел Басинский, похвалив первый том, с лукавым простодушием рассказывает, что положил его на стол как незаменимое пособие, в то время как второй — поставил на полку, ибо это все-таки не справочник, а “литературная критика под видом справочника. Что, кстати, является характерным признаком „литературного постмодернизма”” (“Российская газета”, 2006, 4 декабря). Ему вторит Андрей Немзер, отметив, что “Жизнь по понятиям” (“теоретическая модель нашей словесности, „постмодернистски” замаскированная под словарь”) больше конструирует литературную реальность, чем ее описывает, — и, кажется, впервые в своей жизни соглашается с Павлом Басинским.
Удивительным образом почти все, кто откликнулся на “Жизнь по понятиям”, отмечали дискуссионность книги, но от самих споров уклонялись — не считать же попыткой дискуссии “наезд” “Литературной газеты”, опубликовавшей под псевдонимом П. Костянский (напомню, что газета расположена в Костянском переулке) статью, удивляющую не столько беспардонной грубостью, сколько профессиональной беспомощностью. Помимо того, что П. Костянский не в состоянии измыслить реальных претензий к Чупринину (меж тем как квалифицированный оппонент, вздумай он писать разгромную статью, нашел бы немало зацепок для правдоподобного негодования), этот подрядившийся для черной работы журналист фатально лишен чувства юмора, в то время как многие пассажи Чупринина пронизаны тонкой иронией. П. Костянский не понимает изящной чупрининской шутки насчет полного варианта словаря как материализации мечты Бобчинского и Добчинского; не чувствует, что в статье про Макса Фрая Чупринин подхватывает литературную игру, когда пишет: “По легенде, Фрай Максим Ибрагимович родился 22 февраля 1965 года” — и набрасывается на автора-халтурщика за то, что тот поленился проверить легенду (в то время как у Макса Фрая, как и у Козьмы Пруткова, может быть только легендарная биография). А чего стоит негодование, с каким недалекий журналист пишет, будто “Чупринин отменяет в своем „литературном путеводителе” даже „автора”, завершая статью „Автор” абсолютно закономерным по сегодняшним „деловым” меркам выводом: он — „и ничто, и никто”. В сравнении, разумеется, с правообладателем”. Это ж надо настолько не уметь читать, чтобы не уловить горькой иронии статьи, в которой на сложную в литературоведческом плане проблему авторства, на идеи Бахтина, накладывается грубая эмпирика сегодняшнего дня, когда вопросы авторства какого-нибудь произведения, написанного методом бригадного подряда, в случае конфликта разрешаются не текстологами, а народными судьями, и закон, увы, может оказаться не на стороне создателя текста.
Но вернемся к проблеме дискуссионности. Выступая на презентации своего двухтомника в клубе “Улица ОГИ”, Сергей Чупринин сетовал, что получился такой корпоративный вечер: все его дружно хвалили, а конструктивной критики он так и не дождался. Вызвать коллег на дискуссию — кажется, нешуточная мечта Чупринина, иначе зачем ему так часто повторять свое предложение? “Одно из назначений „Жизни по понятиям” — конвенциальное, — объясняет он в интервью „Книжному обозрению”. — Собрав у коллег-критиков суждения, имеющие теоретико-литературный потенциал, я предлагаю: попробуем договориться — хотя бы только о том, что мы понимаем под „новой искренностью”, или „натурализмом”, или „порнографией”, или под иным многим. <…> И главная моя мечта — чтобы в литературном сообществе эта книга вызвала дискуссию. Чтобы мне сказали: э, Сергей Иванович, а ведь сюжет — это вовсе не то, что вы думаете”.
Ну что ж, так и скажу: “Э, Сергей Иванович, а ведь сюжет — это вовсе не то, что вы думаете”. Уточню: я не имею никаких претензий к самому определению понятия сюжет. Но с чем я решительно не могу согласиться, так это с тезисом, что “попытки срастить динамичный сюжет с высоким уровнем художественности заведомо обречены на неуспех”. К выводу этому читателя подводят очень осторожно.
Чупринин припоминает в статье два этапа борьбы за сюжетность в литературе: начало 20-х, когда молодой теоретик “серапионов” Лев Лунц запальчиво призывал коллег научиться “обращаться со сложной интригой”, и 90-е, когда пошатнувшийся престиж литературы заставил критиков вновь заговорить о сюжете и сюжетности как смысле художественного высказывания; добросовестно приводит цитаты из Бавильского, считающего внятный сюжет “знаком культурной вменяемости писателя”, и Вл. Новикова, полагающего, что “прозаики, мнящие себя „элитарными”, но при этом не умеющие „рассказать историю” так, чтобы не усыпить читателя на второй или третьей странице, стоят не выше, а ниже беллетристики”;
