капитальная, но скучноватая. Алексей Толстой для Алексея Варламова едва ли “родственная душа”. Но это лучшее, что он написал в серии “ЖЗЛ”. Во всяком случае — пока.
Об Алексее Толстом нельзя писать без чувства моральной дистанции. Слишком “грязная”, местами, биография. Делать вид, что эту “грязь” тоже любишь или, по крайней мере, прощаешь за талант, — глупо. Издеваться над ней — пошло. Следовательно, нужно просто дистанцироваться.
Нужно прежде всего понять (и Варламов это прекрасно понял), что очень большой русский писатель Алексей Толстой буквально родился в результате “грязной” истории. Сравнение с Афанасием Фетом, родившимся тоже в скандальной ситуации, здесь не вполне корректно. Помещик и боевой офицер Афанасий Шеншин, похитивший из Германии беременную немку Шарлотту и получивший уже в России незаконнорожденного сына, — это одна история. Она грустная, но романтическая. Она испортила характер будущего великого поэта, доставила ему массу хлопот и неприятностей, но она не сделала его персонажем бульварного романа. И пусть мы даже согласимся (хотя это неправда), что жаждущий вернуть свой дворянский “шеншинский” титул Афанасий Фет “под старость лет стал дураком”, как язвительно писал о нем Владимир Соловьев, пусть мы даже признаем, что ради этого титула поэт “пресмыкался” перед царской семьей (хотя и здесь не все так просто), — никакой “бульварщиной” здесь не пахнет.
Происхождение Алексея Толстого отдает именно бульварной романистикой. И это при том, что за такой дешевой романистикой стоит очень горькая и страшно жизненная история. Урожденная Тургенева выходит замуж за урожденного Толстого. И становится глубоко несчастной. В бульварном переводном романчике XVIII века написали бы “нещасной”. Впрочем, мать будущего писателя, Александра Леонтьевна Тургенева, шла на эту “жертву” добровольно, как на христианский поступок. Знала, что ее будущий муж — жестокий самодур, но мечтала его “спасти”. В перерывах между мечтаниями пила уксус и принимала лошадиные дозы морфия “по пяти порошков зараз”. (Здесь бульварный роман плавно перетекает в декадентский, в какие-нибудь “Навьи чары” Федора Сологуба.)
Но — не выдержала. Встретила честного, порядочного, а самое главное — “прогрессивного” (это уже почти “Что делать?” Николая Чернышевского) человека и ушла к нему от своего титулованного мужа. “…Ему она отдала свою нерастраченную любовь”, — пишет Алексей Варламов, то ли сознательно, то ли нет имитируя бульварную романистику. Алексей Аполлонович Бостром в сравнении с Николаем Александровичем Толстым был образцовым человеком. Но, уже уйдя к образцовому человеку, Александра Леонтьевна — на время! — вернулась к нелюбимому мужу, забеременела от него, чтобы потом опять вернуться к любимому и образцовому.
Ее письмо к нему стоит процитировать: “Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласок я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе”.
Что происходило в ее душе, нам понять не дано. Но вот что происходило… Стоп! Лучше вновь процитируем: “Первое и главное, что я почти уверена, что беременна от него (Толстого. — П. Б. ). <…> Желать так страстно ребенка от тебя и получить ребенка от человека, которого я ненавижу <…>. Понимаешь, что теперь все от тебя зависит…”
Что “зависело” от несчастного (“нещасного”) Бострома? А вот что: взять на себя обязанность “жертвы”, как некогда взяла ее Тургенева, или повести себя как нормальный “мужик”.
В связи с этим не могу не вспомнить предисловие покойного филолога и историка Вадима Кожинова к изданию стихов Афанасия Фета. Разбираясь в хитросплетении происхождения поэта, автор предисловия писал примерно следующее. Если бы офицер Афанасий Шеншин знал, что Шарлотта беременна не от него, а от немца Фёта, логичнее было бы дождаться рождения “немчика” в Германии, а уже потом увезти возлюбленную в Россию. Раз увез беременной, значит, был уверен, что беременна от него. Можно сколько угодно негодовать по поводу этой “брутальной” логики, но она не только не лишена смысла, но как раз вполне жизненна. (Что, впрочем, вовсе не доказывает, что Афанасий Фет был сыном Афанасия Шеншина.) В отличие от романного “треугольника” Тургенева — Толстой — Бостром, на острие которого появился маленький Алеша.
Бостром взял на себя “жертву”. Воспитал чужого “графчика”. Создав ему тем самым моральную проблему на всю оставшуюся жизнь.
Кто только не изгалялся над происхождением Алексея Толстого, над его “якобы графством”! “Генеалогия, — пишет Алексей Варламов, — наука на любителя”. О, в таких случаях “любителей” всегда множество! В том числе и таких авторитетных, как Роман Гуль, дописавшийся до того, что в семье Николая Толстого “гувернером был некто Бострем (так! — П. Б. ), с ним сошлась жена графа и забеременела. Толстой был человек благородный <…> и покрыл любовный грех жены: ребенок родился формально как его сын — Толстой”.
Эту версию Романа Гуля, а также Нины Берберовой Алексей Варламов беспощадно разоблачает. Бостром (а не Бострем) был не гувернером, а тоже помещиком, хотя и бедным. И вообще, все было как раз наоборот. Бостром “покрыл грех” Толстого.
Но в любом случае от романного душка (именно душка!) никуда не денешься. Юрий Оклянский сравнивал эту историю с “Анной Карениной”, Алексей Варламов предлагает вспомнить “Сагу о Форсайтах”. Но проблема в том, что история эта, если отвлечься от ее страшной и пронзительной жизненности, именно бульварный роман. То есть такой роман, в котором нет ни грамма правды, но который выжмет слезу у “нещасной” простой читательницы.
И это не могло не преследовать Алексея Толстого, обладавшего мощным и, несомненно, благородным эстетическим чутьем. Как и то, что шестнадцати лет от роду, будучи формальн о Бостромом, он отправился к своему
