Линии жизни твоей и ее перекрестки.
Но не протягивай мне для гаданья руки!
Я — не гадалка, и ты — не клиент прохожий.
Мы краткие гости во временном этом дому.
К руке у меня один интерес, мой хороший, —
Что просит у Бога и что отдает Ему.
Но смотришь ты мимо меня, а куда — неясно.
В окне, как в камине, трепещет закатный огонь.
И вдруг понимаю, — фортуна твоя несчастна.
— Не вечер еще, — говорю, — протяни мне ладонь!
Называется — “Гадание”.
…А в пятом номере “Знамени” — новый цикл И. Л. — “Архивы”. Продолжает удивлять и новая тема, и новая музыка, и новые формы. Открывается этот цикл, кстати, полушутливым стихотворением, посвященным Юзу Алешковскому, который, насколько я знаю, считает Инну Лиснянскую лучшим на сегодня русским современным поэтом.
Александр Лобычев. Полевая сумка поручика Митропольского. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2007, № 3.
О первом поэте Белой гвардии Арсении Несмелове и его первом собрании сочинений.
“Несмелов действительно не вписывался ни в одну привычную модель эмигрантского поведения: всю жизнь он оставался верен памяти своего белогвардейского прошлого, ненавидел большевиков, но всю тяжесть за свершившуюся трагедию на них не возлагал. Он воспринимал революцию и Гражданскую войну как возмездие за всю историческую вину нации и был совершенно лишен каких-либо иллюзий, какими жила изрядная часть эмиграции. С холодной трезвостью он понимал необратимость произошедшего, корабль прежней России и эмиграции для него отчалил навсегда: „Сегодня мили и десятки миль, / А завтра сотни, тысячи — завеса. / И я печаль свою переломил, / Как лезвие. У самого эфеса. / Пойдемте же! Не возвратится вспять / Тяжелая ревущая громада. / Зачем рыдать и руки простирать, / Ни призывать, ни проклинать — не надо”. <…> В советские времена в писательских кругах, которые знали о существовании такого поэта, ходили самые фантастические слухи, сам тому свидетель. Например, что он агент НКВД — иначе как он в 1924 году смог беспрепятственно уйти за границу, ведь белый исход к тому времени уже закончился. К тому же вплоть до 1927 года он редактировал выходившую в Харбине советскую газету „Дальневосточная трибуна”. Ну а его участие в русской фашистской партии, довольно провинциальной и марионеточной, надо сказать, — одновременно и прикрытие, и агентурная работа.
Когда-то Акутагава, уже находясь на грани безумия, сказал о себе последнюю правду: „У меня нет совести. У меня есть только нервы”. Затем эти слова на свой лад повторил Бродский. Похоже, что у Несмелова за годы эмигрантской жизни осталось одно офицерское достоинство, понимаемое им глубоко лично, вне привязки к пространству и времени. Честь и достоинство исключительно для Арсения Несмелова, который научился жить в пустоте духовного одиночества, наедине с русским поэтическим словом, о чем он и написал в стихотворении, названном коротко „Без”: „И это всё. До капли. До конца. / Так у цыган вино гусары пили. / Без счастья. Без надежды. Без венца. / В поющей муке женского лица, / Без всяких клятв, без всяких ‘или — или‘!””.
См. в этом номере “Нового мира” и нашу рецензию на избранное собрание сочинений Несмелова, изданное во Владивостоке.
Юрий Милорава [блиц-интервью]. — “Дети Ра”, 2007, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/ detira>.
“—
— Я убежден, что это давно и бесповоротно устаревшая технология, которая раздражает современного читателя и ничего, кроме оболванивания и смехотворного ретроградства, ему не несет”.
Вот нас и просветили.
Фридрих Ницше. “Беспокоиться предстоит не обо мне, а о тех вещах, ради которых я здесь”. Письма разных лет.
