Перевод и предисловие Игоря Эбаноидзе. — “Дружба народов”, 2007, № 5.
“<…> Здесь мы публикуем прежде всего те письма, в которых ясно видна точность и безупречный вкус его отношения к проблемам культуры — в том числе к современной литературе и национальному вопросу. 5 писем первой половины 1887 года посвящены Достоевскому, с чьими произведениями в эти месяцы впервые познакомился Ницше, а также антисемитизму — темам, в которых, что ни говори, присутствует „исконно русская” жилка. И надо сказать, что на примере последней темы особенно хорошо видно, насколько этически безупречен, до степени образца для подражания, бывает в своих оценках и комментариях философ „имморализма”” (из предисловия).
“Францу Овербеку в Штайнах-ам-Бреннер
Зильс-Мария, вторник . <14 августа 1883>
Мой дорогой друг Овербек,
мне бы хотелось написать и Тебе пару откровенных слов, как я недавно написал Твоей высокочтимой супруге. У меня есть цель, которая вынуждает меня жить дальше, и из-за нее я обязан расправляться даже с самыми болезненными вещами. Не будь этой цели, я бы уже давно облегчил себе жизнь — попросту не жил бы вовсе. И не только этой зимой всякий, кто наблюдал бы вблизи мое состояние и понимал бы его, мог мне сказать: „Не мучься! Умри!” — нет, так было и раньше; в страшные годы физических страданий со мной обстояло точно так же. Уже мои генуэзские годы были длинной, длинной цепью самопреодолений ради той самой цели, а не в угоду вкусам какого-нибудь знакомого. Так что, дорогой друг, „тиран во мне”, неумолимый, требует того, чтобы я победил и на этот раз (что касается физических страданий, их длительности, интенсивности и многообразия, я могу считать себя одним из самых опытных и закаленных людей; неужели мой удел — быть столь же искушенным и в страданиях душевных?). Мой сегодняшний образ мыслей и философия к тому же таковы, что мне необходима абсолютная победа, то есть превращение переживания в золото и пользу высшей пробы.
Ну а пока что я сам борющийся клубок; так что недавние увещевания Твоей милой супруги произвели на меня такое впечатление, как если бы от Лаокоона потребовали, чтобы он поборол уже наконец своих змей.
Слишком многое разъединяет меня с моими близкими. Правило, которое я завел этой зимой: не принимать никаких писем от них, по существу уже не соблюдается (я недостаточно жесток для этого). < …> Кажется, я совсем не гожусь для вражды (меж тем как моя сестра так прямо и написала мне, чтобы я держался молодцом, это-де „радостная веселая война”).
Я уже пустил в ход сильнейшие отвлекающие средства, какие мне известны; я прибег к тому, что выше и труднее всего, — к собственной творческой продуктивности. (За это время у меня созрел набросок „Морали для моралистов”.) Ах, друг, я же старый тертый моралист-практик, моралист самообладания, и в этом отношении я потрудился столь же добросовестно, как, скажем, нынешней зимой, врачуя себя от нервной лихорадки. Но со стороны я не встречаю никакой поддержки, наоборот, кажется, будто все сговорились ни за что не выпускать меня из моей бездны…”.
Юрий Новопашин. Размышления о героях вчерашних дней. — “Вопросы истории”, 2007, № 5.
“Ряд фигурантов из хрущевского „коллективного руководства” дожил — в отличие отправленных ими на смерть многочисленных однопартийцев — до глубокой старости и даже успел опубликовать мемуары, в которых, правда, в абсолютном большинстве своем они ни словом не обмолвились об участии в репрессиях. Один только Микоян в 70-х годах, будучи на пенсии и находясь в приватной компании, так кратко, но выразительно отозвался о времени обращения на сталинской орбите: „Все мы были тогда мерзавцами””.
Илья Переседов. Прибежище барсуков. — “Континент”, 2007, № 1 (131) <http:// magazines.russ.ru/continent>.
Об общине (“братстве”) и деятельности священника Георгия Кочеткова. По-моему, очень симптоматично во многих отношениях. Советую ознакомиться.
